«Есть такой метод!» Выступление в суде А. Бухановского

Из книги «След зверя»

Свидетель, ученый-психиатр Александр Бухановский

Уважаемый суд! Прежде, чем давать показания по этому делу мне представляется важным одно уточнение. Я хотел бы знать основание, по которому призван свидетелем. Думаю, что это мое законное право. Ведь я не являюсь случайным знакомым Андрея Романовича. Не был непосредственным участником его поиска. Не отношусь к потерпевшим. Не пользовал его как врач. Кем же тогда я явлеюсь для обвинения, которое, словами прокурора Герасименко, объявило что узнало обо мне… из прессы. Зачем тогда вызывать самозванца объясниться с которым у прокурора есть иные способы? Может, все таки меня привлекают как специалиста, оказывавшего конкретную помощь оперативно-следственной бригаде на этапах розыска и следствия? Но об этом ничего не сказано ни в обвинительном заключении, ни в материалах дела. Ответ на этот вопрос нужен не только мне, поскольку дает ключ к тому, о чем я собираюсь говорить.

По сути. Я — внештатный научный консультант отдела по раскрытию особо тяжких преступлений отделения уголовного розыска областного УВД. С весны 1984 года по инициативе начальника отдела В.В. Буракова началось мое сотрудничество с милицией по уголовному делу «Лесополоса». Обращались тогда ко многим, в том числе и к нашей кафедре. Но так случилось, что постоянно работал с этой бригадой лишь я. Хочу отметить, что именно милиция постоянно проявляла инициативу в контактах с наукой, во всяком случае в той области, в которой пришлось работать мне. В тот период работа никакими договорами, к сожалению, не оговаривалась. Просто весьма часто собирался узкий круг лиц и передо мной ставили те или иные задачи. Работа осуществлялась совершенно бескорыстно, если говорить о деньгах. Хотя, по некоторым оценкам, только создание проспектовного портрета преступника стоит не один десяток тысяч долларов. Вынужден об этом сказать, ибо в одной публикации в «Московской правде» недавно заявлено о моих «личных корыстных интересах».

Да в то время, когда с ужасающей регулярностью гибли женщины и дети, ни у кого и мысли не могло появиться иной, кроме скорейшего задержания преступника. Это был долг — у кого оплачиваемый, профессиональный, у кого — гражданский. Работа оказалась весьма трудоемкая и наукоемкая. Ее можно разбить на три этапа.

Разыскной период

Главная задача — создание проспективного портрета преступника. При этом выполнялись следующие задачи:

Создано 2 портрета. Один — в 1984 году объемом в 7 страниц маши­нописи. Второй, объемом в 65 страниц несколькими годами позже. Необходимо отметить, что работа была основана на анализе малой толики открытых нам выборочных материалов по 23 убийствам. То есть, в основу разработки легли не 53 известных на сегодня случая, а всего 23. И работа была выполнена не в 1990 году, когда его задержали, а на материале одного из самых тяжких периодов — 1985 года. Это сейчас многие горазды стучать себе в грудь и осудительно показывать пальцем на милицию. А я видел ее не со стороны. Видел их мысль, ответственность, мучения. Хочу процитировать слова зам. начальника следственной части Прокуратуры РСФСР, руководителя оперативно-следственной бригады И.М. Костоева, сказанные им на брифинге: «Уникальность «Лесополосы»…в неимоверной сложности раскрытия преступлений». Следов преступника почти не было. Но не было следов в традиционном криминологическом понимании. Зато были следы психического состояния преступника: его действия. Здесь был мате­риал для серьезного анализа. И он по инициативе Буракова состоялся. Именно тогда мне доверили сами дела и дали возможность самому выбрать факты, пригодные для психиатрического анализа. Именно это и дало возможность применить нашу методику. Я далек от мысли о своей исключительности, как об этом пишут некоторые газеты. Это делается не с моих слов. Просто я имел те возможности, которых бы­ли лишены другие коллеги, работал не 3-5 дней, как командирован­ные издалека, а не один месяц, вжился в это дело, начал «мыслить проблемами сыщиков, чему немало помог Бураков, истинный герой этого дела. И нам удалось. Мне нечего стыдиться нашей работы. Знаю, что она мирового класса, не воспримите это хвастовством. Го­тов представить ее на любую экспертизу. Мы сделали то, что не уда­лось, по меньшей мере, пяти главным всесоюзным научным центрам. По их разработкам шерстили гомосексуалистов, психически боль­ных, врачей и пр. И когда в обвинительном заключении с гордостью указывается, что на причастность к преступлению проверено около полумиллиона человек, мне горько. Оттого, что кроме оперативных работников наша работа никого не заинтересовала, включая руковод­ство бригады. Прошу прощения, но в качестве модели можно было бы привести ситуацию, когда ищут иголку в стоге сена, а рядом стоит мощный магнит, а им никто не хочет воспользоваться. Это не амби­ции. Это проблема взаимоотношений науки и практики. Правда, как я уже сказал, были и другие разработки. Но почему во главу угла ста­вили их? Кто это объяснит? Нет метода выбора среди разноречивых заключений, а выбор- за руководителем. Выбор должен состояться не иначе как на конкурсной основе, с защитой. А то один специалист го­ворит, что фигурант «гомосексуалист», и сотни людей ищут вначале среди пяти миллионов жителей всех гомосексуалистов, а потом про­веряют на причастность к этому делу. То же и по другим заключени­ям. Версий было много. А мы все время говорили — он не гомосексуа­лист, его не ищите среди психически больных и т.д. Шло время, от­влекались силы, затрачивались большие средства, а люди продолжа­ли гибнуть. Из-за недооценки, а скорее, неверной оценки возможно­стей науки.

Хочу продемонстрировать возможности примененного метода и приведу лишь несколько доказательных выводов из 65-страничного заключения:
— рост — 170+11 см (рост реального Чикатило 180 см),
— возраст — между 40 и 50 годами, ближе к 40, до 45 (тогда ему было 42),
— астеническое телосложение — полное совпадение с результатами его клинического обследования в Институте им. Сербского,
— образование — скорее всего среднее специальное или высшее, профориентация — психология, философия, история (он — филолог, увлекающийся политикой),
— возможные места работы и должности: учитель или воспитатель интерната, ПТУ, школы, работы в снабженческой организации, и многое-многое другое.

Полностью с реальным человеком, задержан­ным через несколько лет, совпали психологический портрет, его про­блемы детства и юношества, отвержение обществом, особенности по­ведения, даже возможность семьи (в других разработках утвержда­лось, что он семьи не имеет), которой должен очень дорожить «быть привязанным к жене и детям. Так же подробно разработаны мотивы и характер преступного поведения, судьба (пропадавших органов, спо­собы, с помощью которых он отбирал и уводил жертвы и многое-мно­гое другое. Чтобы не быть голословным, хочу передать этот документ судье, так как последнее время следователь, пользовавшийся этой разработкой, почему-то об этом забыл и заявляет в прессе, что в 300-томном деле этого документа нет. Может быть, он забыл его туда вло­жить. Ведь насколько я понимаю, именно он выбирал, что включить, а что не включить в эти тома. Я хотел бы исправить эту забывчи­вость. Одновременно хочу заявить, что как автор и хозяин этой ин­теллектуальной собственности запрещаю ее публикацию, передачу третьим лицам и их знакомство с этой работой, так как здесь содер­жатся некоторые сведения о незапатентованной, новой методике. Во­обще, буду просить Вас, Леонид Борисович, или потом вернуть мне эту работу, или после знакомства с ней обвинения и защиты разре­шить мне вымарать оттуда места, раскрывающие методику.

Однако это была еще не вся работа, выполнявшаяся нами в ходе розыска. Здесь была и учеба членов оперативно-следственной брига­ды по избранным вопросам психиатрии и сексопатологии. Например, трехчасовая лекция по криминальному сексуальному поведению, ко­торую я читал в зале УВД, собрала около 150 участников расследова­ния. Убежден, что Бураков и его ближайшие сотрудники благодаря этому и без психиатра смогли бы психологически правильно построить допрос Чикатило в ноябре 1990 года. Приходилось профессио­нально готовить сотрудниц милиции к выполнению специальных опе­ративных заданий. А работа в качестве специалиста с некоторыми по­дозреваемыми в ОВД или СИЗО? А многочисленные повседневные консультации?..

Период следствия

Центральная работа этого периода — работа с Чикатило, в качестве специалиста начатая мною 29 ноября 1990 года и завершившаяся 25 января 1991 года. Я понятия не имел, что вновь кто-то задержан, ког­да меня неожиданно срочно вызвали из клиники утром 29 ноября. В штабе следственной бригады объяснили, что задержан человек, кото­рого столько лет искали. Но ситуация была вновь тупиковая — не рас­крывается, прямых улик против него нет, а уже 9-й день содержания под стражей и на 10-й придется выпускать — положено по УПК Рос­сии. Именно тогда я впервые узнал о роковом для следствия значе­нии этого срока. Поэтому и обращались за помощью к психиатру, уже давно работавшему в этом деле. Речь шла о сложностях допроса. Малопонятная речь не в плане вопроса, а о чем-то своем, личном, т.п. Работа началась и потом проходила в кабинетах следственного управления КГБ. Костоев поставил ряд актуальных для него задач, которые мне приходилось решать и ранее при работе с подозреваемы­ми: искомый ли это человек, совершал ли он убийства и где, каким способом уводил свои жертвы, почему они за ним шли, когда и как наминал агрессию, что, в какой последовательности и зачем с этими людьми делал и т. д. Для меня это была не первая подобная работа (первая только с Костоевым, но не первая по ходу расследования). Я поставил те же условия морально-этического свойства. А именно: я -врач, а не следователь и получать признательные показания от подо­зреваемого не должен; работать буду не под протокол, а с глазу на глаз с ведением только своих собственных записей; если преступни­ком окажется Чикатило, его признания, данные мне, не должны ис­пользоваться против него, ведь речь шла не о допросе, а фактически об исповеди. Условия были приняты.

Итак, 29 ноября я работал с Андреем Романовичем вдвоем с утра (примерно с 9.30) и до позднего вечера с обязательным перерывом на обед. Да и работа закончилась не потому, что мы устали, а из-за стро­гого режима дня в тюрьме КГБ.

В самом начале беседы я, в соответствии с законом, представился как врач-психиатр, дал ему свою визитную карточку, рассказал о своей работе с милицией и о работе над портретом (который был представлен нам Костоевым, лежал на столе и мы несколько раз воз­вращались к его отдельным фрагментам). (В подобной работе есть принципиальные тонкости, о которых я не хотел бы говорить на су­де). Уже к середине первого дня он впервые в жизни рассказал, что с ним происходило, чем это начиналось, как случилось первое убийство в 1981 году, как это мучило его, о своей тяжелой жизни и о многом другом (ксерокопии записей того дня передаю в суд). Вечером, завер­шая работу, я высказал свою точку зрения, сказав, что считаю все случившееся болезненным расстройством (об этом я сказал тогда же Костоеву, в своей точке зрения убежден и сейчас). Тогда же обещал, что если суд сочтет необходимым прибегнуть к моей помощи, я поста­раюсь и в суде объяснить механизм поломки его мозга и психики. Обещал выполнить его просьбу и объяснить все это членам его семьи, которые также являются жертвами его преступления. Семья — одно из немногих, чем по-настоящему дорожил Чикатило. Я был свидетелем того, как он плакал, получив 30 ноябр^ первую записку от жены. Ры­дая, он искренне сокрушался, что причинил столько горя своим близ­ким. Эта работа помогла ему преодолеть внутренние психологиче­ские препоны, и со следующего дня, насколько мне известно, он на­чал сотрудничать со следствием. Однако это сотрудничество не было беспредельным. Возникала необходимость в обсуждении принципи­ально новых, необычных явлений, и он опять замыкался. Например, когда следствие дошло до выяснения судьбы пропавших вырезанных органов. Сразу хочу высказать убеждение — Чикатило не уклонялся от сотрудничества со следствием, во всяком случае по тем проблемам, в решении которых участвовал я. Здесь препоны психологического свойства, лежащие внутри него самого. Таким образом, в последующем еще не раз я привлекался к работе с Андреем Романовичем — когда на день, когда на полдня, каждый раз, когда следователь сталкивался с непреодолимыми для него пси­хологическими трудностями, блокировавшими дальнейший ход след­ствия. Так, 30 ноября официально было оформлено постановление о привлечении меня в качестве специалиста, и в тот день мы работали вначале, но недолго, втроем, потом опять наедине. Работа продолжа­лась 13 декабря, когда я был вызван официально через ректорат. В этот день решались вопросы развития криминального сексуального поведения, его возникновения, что было очень важно для следствия. Еще одной из задач на этот день было выяснение смысла поврежде­ний и судьба удаляемых органов. Использование специальных зна­ний и методов и на этот раз помогло ему преодолеть себя и впервые в своей жизни рассказать о том, чего не мог поведать не только следо­вателю, но избегал вспоминать сам. Путь был проторен, Чикатило -психологически подготовлен, и в последующем начал откровенную работу со следователем и по этой тематике.

День 18 января был посвящен, по задания следователя, анализу и выявлению легенды, которая обеспечивала ему беспрепятственную проводку жертв от места контакта с ним до места происшествия.

Был еще один день — 25 января, но часть записей, сделанных тогда, не сохранилась, думаю, что они остались у Костоева. Дело в том, что длительное время мои записи хранились в сейфе КГБ, а не у меня, и только в последующем я смог вернуть их.

Необходимо отметить, что в процессе этой работы мною, как спе­циалистом, давались советы Костоеву по психологическим особенно­стям ведения следствия, подхода к обвиняемому. И это тоже задачи специалиста в уголовном деле. Так, например, была показана воз­можность использования письменной продукции. Например, задания по типу «сочинение на заданную тему». Одну из сохранившихся у ме­ня копий передаю суду как пример такого подхода. На второй страни­це можно обнаружить весьма важные доказательства следственно-оперативной значимости подобной работы (некоторые даты при ксе­рокопировании мною закрыты специально по причинам, о которых речь пойдет чуть позже, в подлиннике они имеются). Ряд дававшихся заданий так ко мне и не вернулись. Думаю, что они нашли свое место в материалах дела. Согласно персональному приглашению директора Института им.Сербского, я присутствовал и участвовал на конференции инсти­тута, обсуждавшей клинические и судебно-психиатрические вопросы по Чикатило. Выступил и я. Обсуждать вопрос экспертизы в качестве свидетеля не намерен. Но как специалист хочу сказать, что такая экспертиза в суде выглядит необходимой. Никто не уполномочивал меня давать суду советы. Но, если можно, я бы предложил независи­мую экспертизу в составе трех человек. Представителя Института им.Сербского, например, ведущего специалиста по судебной патосек-сологии А.А.Ткаченко, он, кстати, был и членом экспертной комис­сии по Чикатило. Заслуженного деятеля науки, профессора А.ЕЛич-ко из Санкт-Петербург а (крупнейший специалист по той патологии, которая выявлена у Чикатило). И если бы не возражали, меня, ибо я единственный, кто проводил анализ случая не по материалам, кото­рые готовило следствие, а лично делал выборку необходимых для психиатра фактов по материалам дел. Если формула «практика — кри­терий истины» остается верной, а портрет, созданный мной, не фик­ция, то суд имеет бесспорное доказательство моего профессионально­го уровня и знания предмета обсуждения. Боюсь, что это предложе­ние поймут неверно. Подчеркиваю, что мною движет лишь одно -уберечь суд от ошибки.

Суд

С началом суда и даже еще за некоторое время до него начало про­исходить что-то не совсем понятное. Прогнозируя возможный вари­ант развития титуации, как психиатр и психолог, я попытался по­средством «Российской газеты» повлиять на этот процесс. В опубли­кованном интервью было дословно: «Не дай Бог, если участники ог­ромной коллективной работы станут тянуть одеяло каждый на себя. Опыт уникального расследования может просто утонуть в схватке ам­биций. А ведь надо продолжать работу, которая должна стать в итоге «эталонной». Дальнейшее развитие событий подтвердило мои опасе­ния. Хотел бы ошибиться, но мне кажется, что есть какие-то скрытые механизмы, которые мешают суду, нарушают течение процесса, пре­пятствуют нашей научной и практической работе, дискредитируют одних участников большой работы и возвеличивают других в угоду интересам или какому-то заранее созданному сценарию.Чьим? Ответ на этот вопрос не в моей компетенции. Могу привести лишь некото­рые факты, с которыми столкнулся лично я:

а) согласно зачитанным в суде материалам дела, я привлекался в качестве специалиста 29 ноября 1991 года менее двух часов. Якобы по просьбе Чикатило для облегчения его состояния. Это совершенно не соответствует действительности. Не хотелось бы думать, что заведо­мо неверные сведения, указание заведомо неверного времени работы специалиста являются следствием заранее и трезво продуманной ак­ции на подчеркивание роли одного и принижение роли другого. Кста­ти, и не претендовавшего ни на какую роль, за исключением подтвер­ждения и возможностей нового научного направления. Ведь любому понятно, что мы друг другу в своей работе неконкуренты;

б) насколько я понимаю, из материалов дела полностью исключена и работа специалиста по личным заданиям следователя в последую­щие дни — до 25 января 1991 года включительно. Но ведь эта работа может быть подтверждена и документально, и свидетелями. И еще. Ведь каждый раз привлечение специалиста происходило по инициа­тиве следователя и каждый раз решались сложные вопросы, непо­сильные в той ситуации следователю. Причем решались так, что на следующий день тот же следователь получал возможность продуктив­ной работы с обвиняемым. Сегодня же, характеризуя своего недавне­го помощника в прессе, он пишет о «личных корыстных интересах… некоего Бухановского» («Московская правда»). Кстати, слово «некий» в русском языке означает «неизвестный, малоизвестный». И это о том, кому когда-то предлагал совместно написать книгу. Хочу пере­дать в суд несколько из тех бумаг, которыми Костоев или по его поручению меня отзывали с работы для помощи следственной группе;

в) уже 29-го Костоев категорически запретил мне сообщать какие бы то ни было сведения о работе с Чикатило членам оперативной группы. Хотя и было известно, с каким нетерпением они ожидают, невзирая на поздний час, результатов моей работы, подводившей итог их многолетнему титаническому труду. Я не смог быть столь же­стоким и нарушил распоряжение, тем паче что 29 ноября моя работа никак официально не оформлялась и я не был связан подпиской о не­разглашении. Тогда ни я, ни они этого запрета понять не могли и по этому поводу недоумевали;

г) а разве не сценарием объясняется дискредитация метода крими­нологической психиатрии тем, кто этим методом воспользовался. Хо­тя это прямого отношения к делу не имеет, но если суд позволит, я продемонстрирую некоторые механизмы такой дискредитации. Быть может,они используются не только в отношении науки. Так, «Мос­ковская правда» пишет, что в «300-томном деле нет» портрета (его, наверное, нет и на самом деле, но хочется знать, кто решал, что туда включать, а что нет). Такое утверждение не мешает Костоеву (в за­писи интервьюера) чуть ниже «цитировать» этот неизвестный ему портрет, но в искаженной и подтасовывающей форме: «рост — 170 см» (тогда как у нас рост рассчитан до 170+11 см, а рост самого Чикатило — 180 см); «возраст — примерно 40 лет, а Чикатило — 56″ (и опять упускается конец нашей фразы »возраст между 40 и 50, ближе к 40, до 45″. Кстати, на момент совершения первого инкриминированного Чикатило убийства ему было 42 года, на момент первого признавае­мого им сейчас убийства — 45 лет, а на момент составления портрета -49. Кстати, 56 лет, названные в интервью, исполнились ему недавно, уже после годичного ареста). Можно сравнить с приводимым тут же «криминологическим портретом», которым якобы пользовался сам следователь — «возраст от 25 до 55 лет, высокого роста… носит темные очки». Хотел бы эти пассажи объяснить недоразумением и недобросо­вестностью корреспондентов, массовым тиражом дискредитирующих научный метод. Хочу просить суд, если это только возможно, стать беспристрастным судьей и в этом вопросе. Пора внести ясность! Зна­чима ли роль психиатрической науки в ходе розыска и следствия? Может ли чем-нибудь помочь предлагаемый нами метод розыску и следствию, или это ловкая мистификация лжеученых? Быть может, все эти разговоры о портретах и работе с Чикатило — фикция и плод недобросовестного воображения автора? В ответах на эти вопросы за­интересован не только я. За ними большое и социально значимое де­ло. Важное, в первую очередь, как раз для правоохранительных органов, от которых, быть может, его и надо защищать. Одновременно это и моя защита. Я ее тоже прошу у вас, так как в последнем «Огоньке» (№ 24-26 за 1992 год) полуторамиллионным тиражом меня обвиняют во лжи, пишут, что «уважаемый психиатр своими показаниями попал пальцем в небо». Это уже слишком. Ведь дискредитируется и оскорб­ляется уже не методика, а личность гражданина, имеющего учени­ков, больных, научные и иные контакты, семью и пр.

И еще один аспект, о котором считаю необходимым сказать. О мо­ральной и профессиональной ответственности привлечения к свиде­тельским показаниям специалиста, участвовавшего в роли подобной моей. Серийные сексуальные преступления продолжаются и у нас, и за рубежом. Еще не закончился процесс по Чикатило, еще не пойман фигурант по Таганрогу, завершается нами объемный труд по одному из крупнейших городов России, где жертвами очередного фигуранта уже стали более 30 девочек и женщин. Только в этот понедельник от нас улетел представитель одной из самых крупных прокуратур Рос­сии, по чьей просьбе мне предстоит войти в камеру к подозреваемому, находящемуся там уже почти 5 месяцев — с той же миссией. Я очень прошу суд взвесить, с какой совестью я буду это делать, если меня вынудят давать показания по отдельным эпизодам, ставшим мне из­вестными в результате специальной работы с Чикатило. О какой до­верительности может идти речь с человеком, которому угрожает смертная казнь и который после работы с нами преодолевает инс­тинкт самосохранения и идет на сотрудничество со следствием. Хо­тел бы ошибиться, но думаю, что вызов меня в качестве свидетеля связан еще и с эпизодом по шахтинскому убийству 1978 года. Именно после отказа Чикатило от этого эпизода я и был заявлен свидетелем этого обвинения.

Конечно, как законопослушный гражданин, я буду вынужден дать необходимые показания, если того потребует суд, но вся ответствен­ность за крах только зарождающейся науки тогда ляжет не на мои плечи. Прошу не допрашивать меня по отдельным эпизодам.

И еще одно обстоятельство. В этом зале мы имеем дело не с баналь­ным криминальным событием, а с криминальным аспектом медицин­ской, психиатрической проблемы. Надо учесть, что нет одного Чика­тило. До начала суда их было три. Сейчас вы видите одного из них, не того, что сидел в зале в начале процесса. Я думаю, что вы сейчас ви­дите того, который убивал. Простите, еслилезу опять не в свое дело, но умолчать как специалист не могу. Если бы была моя воля, я пре­рвал бы сейчас процесс на 2-3 месяца, чтобы дать прийти в себя, в первую очередь Чикатило. Возможно, тогда суд будет достойно завер­шен.

От автора: Суд, имея формальное право, отказался от предложе­ния психиатра огласить в качестве свидетельских показаний это его письменное заявление. Просто приобщил его к протоколу судебного заседания. И предпочел устный диалог по большинству из этих воп­росов. Публикация после некоторых сокращений с А.О.Бухановским согласована.