Монстр

Дом у реки давно был заброшен, но в то т вечер в его окнах горел свет (видела соседка). Стали искать возле дома и не­подалеку на земле нашли кровь. Но была еще одна свидетель­ница, самая важная: ожидая на оста­новке трамвая, она заметила двоих — мужчина лет сорока разговаривал с девчушкой-школьницей, в чем-то ее убеждал, а та, как видно, была в не­решительности. Очень не понравился свидетельнице этот мужчина, и при­глушенный голос его, и осторожные взгляды. Он повернулся и пошел, де­вочка следовала за ним с той же нере­шительностью. Внешность его женщи­на подробно описала — судя по все­му, он идеально напоминал того сред­нестатистического выродка, которым изо дня в день дарят нас газетные ка­рикатуристы (даже странно, художни­ки разные, а выродок все один и тот же): длинный унылый нос, кривой рот, оттянутый книзу, к отсутствию подбородка. Позднее от сотрудника милиции она узнала, что убийца арес­тован. «Что же вы мне его не показы­ваете?» — спросила она. «Надо бу­дет — покажут», — ответил тот. Это пролог, 1978 год, г. Шахты.

Честно говоря, я уже боялась спра­шивать Иссу Костоева, как продви­гается следствие, а если спрашивала, всякий раз потом жалела (это уже на­ши дни). «Глухо, — отвечал он угрю­мо. — Глухо». У него, знаменитого следователя, аса, третий год с этим делом было глухо. Кошмар, наважде­ние, снова убийства; и каждый раз, выезжая на место преступления, он знал, что ему предстоит, увидеть.

«Ростовское дело», о нем уже пи­сали и будут еще писать. Я же перейду прямо к первому допросу этого Монстра (не имея пока права назвать его имя, мы так и будем на­зывать его — Монстром).

***

За столом напротив следова­теля сидела пустота. Совер­шенная пустота, загорожен­ная той самой среднестатистической маской — унылый нос, кривой рот, отсутствие подбородка. В эту пустоту Костоев безрезультатно говорил два дня. Рассказать бы вам о мастерстве этого допроса, о том, как и почему Монстр заговорил, да только сейчас речь о другом. Рассказывая, он упо­мянул об убийстве, про которое Костоев ничего не знал, — о девочке из города Шахты, убитой в заброшенном доме возле реки. В Шахты тотчас отправился ростовский следователь Вла­димир Кириленко — искать дело и, в конце концов, нашел его в архиве Ростовского облсуда. В суде? Кого же судили? (Они с Костоевым говорят по телефону.) Некоего Кравченко приговорили к расстрелу. «Может быть, он еще жив?!» — «Нет».

Александр Кравченко был судим («по малолетке») за очень тяжкое преступление, отсидел в колонии не­сколько лет, освободился условно, ра­ботал, женился, у него родился сын. Его-то и арестовали — он признавал­ся, отказывался, жаловался на истя­зания, тем не менее Ростовский облсуд (председательствующий — В. А. Алексеев) приговорил его к расстре­лу. Дело не раз возвращали на до­следование, которое ни разу проведе­но не было, и в третий раз тот же Ростовский облсуд (председательст­вующий — В. В. Постаногов) вновь вынес смертный приговор, утвержденный Верховным судом РСФСР (председательствующий Р. М. Смаков) и приведенный в исполнение 23 марта 1982 года. Александру было тогда двадцать девять.

— В наглую посадили! – говорит Костоев. — В наглую осудили! Опять!

Мороз по коже от этого «опять».

— Да, в который раз! — Он рас­крывает толстый том.- Смотрите, дело об убийстве милиционера в ноч­ной московской электричке. Аресто­вали троих парней, у всех троих было чистое алиби — и все трое призна­лись! Один из них, В. Батаев, расска­зал в суде: стоило от «признания» от­казаться, его вывезли за город и там, скованного наручниками, повалили, долго били и пообещали пристрелить при «попытке к бегству». Все это знали судьи Мосгорсуда, знали и при­говорили к расстрелу. Настоящий убийца был найден скоро, обошлось, но могло и не обойтись? Пожалуйста! — он открывает другой том. — В Свердловске за пять лет произошло шесть убийств, один из эпизодов: в убийстве молодой художницы (она, бедная, сидела на лугу и рисовала) признались трое несовершеннолетних, но в том же преступлении признался и некий Водянкин, больной, умствен­но неполноценный, — в этом, а заод­но и еще в четырех, в частности и в том, в каком признался еще один больной парень, некий Титов (его по­том убили в тюрьме). Сплошь сдвоен­ные «признания»! В шестом же убий­стве признался Г. Л. Хабаров, кото­рый и был расстрелян по приговору Свердловского облсуда. А все шесть убийств совершил на самом деле один человек — некто Фефилов.

Костоев подается вперед и смот­рит на меня бешеными глазами:

— Кто-нибудь, ну хоть кто-нибудь в нашей державе понес за это наказа­ние?

Я знаю — никто. Я видела, как расследуются дела о беззакониях ра­ботников милиции и прокуратуры: следователь, ведущий дело, ужом вьется, чтобы доказать их невинов­ность.

—  Когда же это кончится?! — спрашиваю.

—  Никогда! — отвечает он. — Ни­когда, пока оперативная работа будет идти в тайне от следствия.

Совершенная для меня новость! Работа по раскрытию преступления идет, как известно, двумя каналами: как следственная и как оперативно-поис­ковая. И вот оказывается, что опера­тивники знают материалы следствия (экспертизы, протоколы допросов и пр.), а следователь оперативно-поис­кового дела знать не имеет права, оно секретно! Секрет от того, кто ищет истину, отвечает за соблюдение за­конности, за судьбы людей! Между тем оперативник лидирует: он не толь­ко имеет доступ в тюрьму в любой час дня и ночи, в его распоряжении тюремная агентура (подонки — за плату, наркоманы — за наркотики) — подследственный целиком в его власти. Так возникает пресловутая «явка с повинной», которую следова­тель получает, таким образом, уже в готовом виде. Если он профессионал и порядочный человек, он эту «явку» проверяет (и зачастую опровергает — я видела, как это делал Костоев). Но иные следователи готовы сделать вид, будто не ведают, через какие круги ада проходит подследственный, преж­де чем войти в их кабинет, придают беззакониям видимость законности (или даже пользуются услугами опе­ративников: не признаешься? Ну что же, подумай… И посылает подследст­венного в милицию, как барин на ко­нюшню. А иные судьи сделают вид, будто верят «признаниям»).

Беззаконие идет по всем суставам правовой системы, но обычно начина­ется именно с оперативно-поискового дела. Тут отравленный источник.

Между тем следствие по делу Монстра — огромному (около 300 то­мов!) — ныне закончено, его нужно направлять в суд, но сделать это по закону нельзя, поскольку в обвини­тельном заключении содержится эпи­зод с убийством девочки, где есть неотмененный приговор. Потому рос­сийская прокуратура и обратилась в судебную коллегию по уголовным де­лам Верховного суда РСФСР с ес­тественной просьбой отменить приго­вор ввиду вновь открывшихся обстоя­тельств: найден истинный убийца. Докладчик по делу, член Верховного суда В. М. Ермилов, разумеется, под­держал протест, но ему пришлось пи­сать особое мнение, потому что пред­седательствующий Л. Я. Перепеченов и член суда Л. С. Чистякова не уви­дели в деле Кравченко никаких нарушений закона (как же! — признался, нет никаких оснований думать, что его заставили), а наличие вновь от­крывшихся обстоятельств отрицали (мол, не доказаны). При этом Пере­печенов и Чистякова в своем опреде­лении, посоветовали прокуратуре продолжать расследование — что ей ме­шает? А ведь срок содержания Монстра под стражей кончает­ся, надо отправлять дело в суд (что по закону невозмож­но) или выпускать преступника на свободу, чтобы вновь идти по его кро­вавому следу.

***

Ясно понимая, что судьи, отклонившие просьбу прокуратуры, дела Кравченко не чи­тали, новый протест Костоев написал в целый печатный лист (подписал его Генеральный прокурор РСФСР В. Г. Степанков) — теперь уже в президи­ум Верховного суда РСФСР, тот про­тест тоже отклонил, но постановле­ния не вынес, а странным образом устно посоветовал прокуратуре напи­сать еще раз, только уже не по вновь открывшимся обстоятельствам, а в по­рядке надзора. Стало быть, без вся­кого упоминания о том, что найден настоящий убийца — ну, предполо­жим, прокуратуре вдруг захотелось почему-то вернуться к давнему делу, где была допущена ошибка, всегда возможная в сложных случаях.

Костоев написал его, этот протест, в порядке надзора, замечательный протест, в котором нет имени Монстра. Посвящен он анализу смертного приговора. Крав­ченко, будучи нетрезвым, говорится в приговоре, около половины восьмого… Все ложь, возражает Костоев, каждое сло­во. Кравченко пришел домой после рабо­ты в шесть, совершенно трезвый, так по­казали его жена и подруга жены, пока­зали независимо друг от друга, в услови­ях, когда они никак не могли бы меж собой сговориться. Но для следователей-фальсификаторов алиби не препятствие — они начинают его разрушать. В дан­ном случае для этого нужно было заста­вить свидетелей изменить их показания. Начали с того, что посадили жену Алек­сандра (якобы за кражу), она продолжала стоять на своем, но затем показания ее стали путаться (она расскажет потом: грозили сделать соучастницей убийства) и наконец, признала: пришел в половине восьмого, был нетрезв. И тотчас же схва­тили ее подругу. За что же? Представьте себе, за лжесвидетельство: ведь теперь ее показания расходились со свидетель­ствами жены (по их «логике»: если один человек говорит одно, а другой — дру­гое, любого будто бы можно сажать за дачу ложных показаний; на самом деле о лжесвидетельстве по закону можно го­ворить только после того, как оно приз­нано судом). Подруга три дня стояла на своем. Более трех дней без санкции про­курора задерживать нельзя, следователь вынес постановление о ее освобождении. Постановление вынес, но не освободил. В ужасе, что так и будет сидеть до конца дней, она металась, но под нажимом то­же сдалась. Вот таким простым (и не но­вым) способом было разрушено алиби Александра — Верховный суд РСФСР не усмотрел никаких нарушений закона в ходе предварительного следствия.

***

Но как вообще мог он счесть при­знания Кравченко убедительными, ес­ли тот, признаваясь, спутал возраст девочки, неверно описал ее одежду, а место преступления в городе Шах­ты три раза указал по-новому. Сло­вом, ни единого объективного дока­зательства, без чего собственное при­знание подсудимого в глазах закона, как известно, цены не имеет. В гла­зах закона не имеет, а в глазах рос­товских судей, погубивших Александра, и вот теперь судей Верхов­ного суда РСФСР — как раз, напро­тив, в большой цене. Так уж устроено сознание сталинской выучки: стоит человеку признаться, хотя бы один-единственный раз, хотя бы на пять минут — и все: ловушка захлопну­лась! Станет он потом доказывать свою невиновность, ему уже не пове­рят. Именно потому оперативники и следователи преступного типа так на­пористо добиваются признания пусть хотя бы на пять минут!

— Если я, юрист, — говорит Кос­тоев, — имеющий многолетний опыт следственной работы, обладающий определенными процессуальными пра­вами, не могу доказать Верховному суду невиновность Кравченко — и это при том, что найден подлинный убийца! — как же мог доказать ее сам этот бедный парень?

Как это было?

Допрос. Следователь жмет, требу­ет признания — Александр не сдает­ся, держится. Но он знает, что воз­вращаться ему в камеру, ставшую для него пыточной: там с ним уголов­ник, который жестоко бьет его днем и ночью. Еле живой наутро он снова на допросе — и все-таки уже из послед­них сил стоит на своем, потому что уверен: раз у него алиби, ничего с ним сделать не смогут. И вот очная ставка с женой, та говорит, что он вернулся в половине восьмого нетрез­вым. «Ты с ума сошла!» — кричит он. Но ведь и он знает — она тоже в тисках. И тут очная ставка с подру­гой жены; Он возвращается в камеру на пределе отчаяния (нет больше али­би!), а в камере поджидает уголовник. Один у него путь: «признаваться», чтобы потом рассказать правду на су­де. А в суде ждет та самая ловушка: судьи не верят!

Но как все же доказать наси­лие, если ему не только нет свидетеля, но его еще и тща­тельно прячут? — всегда один и тот же трагический вопрос. Представьте себе, Костоев доказал (с великим тру­дом добыв оперативно-поисковое де­ло Кравченко). И если положить ря­дом результаты его расследования, изложенные в протесте, и ответы Верховного суда в его определении, получается любопытный диалог.

Кто таков был М., сокамерник Александра? Вор, платный тюремный агент (под номером 7), ему дали за­дание: добиться признания и скло­нить к явке с повинной.

— Ну и что? — отвечают судьи коллегии Верховного суда. — «До­прошенный М. отрицал, что он при­менял по отношению к Кравченко насилие».

Кравченко утверждал, М. отрицал, почему же судьи поверили вору и платному агенту? Полагаю, они тут сами себе не верили, однако слово свое судейское сказали, и Костоеву не оставалось ничего, другого, как их опровергать. Он разыскал следы М.: тот был переведен в Ставрополь. Нашли там в архивах дело тех лет: был задержан председатель колхоза, подсадили к нему в камеру того же М. все с тем же заданием — добить­ся признания и склонить к явке с по­винной. Но в данном случае известны методы, какими этот вор «добивал­ся» и «склонял», — они зафиксирова­ны в приговоре (вынесенном уже в гор­бачевские времена). М. систематиче­ски избивал председателя колхоза, «сопровождая свои действия цинич­ными предложениями» и угрозами убить. В помощь себе привлек сока­мерника П., с которым расплачивался за его труд наркотиками. Узнику «были причинены закрытая травма грудной клетки с переломом семи ре­бер и другие телесные повреждения».

Убедительный довод?

-Нет, — без тени стыда отвечает судебная коллегия Верховного суда, — «имеющийся в материалах рассле­дования приговор в отношении М. к делу Кравченко отношения не име­ет».

Но помните, был свет в окне забро­шенного дома и кровь неподалеку от него? Сотрудники милиции сделали выемку крови и готовили, ее на экс­пертизу. Была женщина, которую встревожил разговор на трамвайной остановке, она опознала в погибшей ту девчушку, что пошла за незнаком­цем, а самого его подробно описала, сделали фоторобот, по которому люди узнали Монстра! И указали на него! Милиция без труда установила, что именно ему принадлежит заброшен­ный дом (купил его втайне от семьи). Конечно же, самого Монстра задержали и вот-вот должны были предста­вить на опознание свидетельнице. И отпустили. Помните вопрос: почему ей не показывают убийцу? Да потому и не стали показывать, что знали: арес­тован не тот.

Но ведь самое-то страшное у нас впереди! Убийство девочки в Шахтах было первым в ряду совершенных Монстром убийств. Самым первым! Если бы его тогда не отпустили, не было бы пятидесяти четырех после­дующих убийств, пятидесяти четырех растерзанных трупов, женских и детских. Кто от такого рода «вновь открывшихся обстоятельств» не впа­дет в дикую тоску, в ярость, не сой­дет с ума?

Членам Верховного суда РСФСР тоже было, нелегко, они понимали ме­ру ответственности — у кого личной, у кого корпоративной, — и тут же сра­ботал в них давно отлаженный механизм: сделать вид, что ничего не бы­ло. Ни расстрела «по ошибке», ничего! Раньше сходило с рук, и теперь может быть, сойдет.

***

Социализм обглодал нашу экономику до кости, он же и сознание наше изуродовал, думаю, что и в подсознании поработал. В области правосознания все это ясно, как нигде. Были времена, особен­но в начале перестройки, когда пе­чать высокоэффективно работала в области права, страстно разоблачала, беззаконие, вступаясь за его жертвы. Нельзя больше медлить с реформой всей системы правосудия, твердили публицисты. Нельзя! Погибают люди. Велико тогда было внимание общества к правовым проблемам, искренним и горячим было его сострадание к тем, кто попал под «правовое» колесо. Все это прошло теперь и вьюгой замело — внимание иссякло, сострадание остыло. Вялые фразы о необходимости создания правового государства никого не трогают, зато обнаружился опасный феномен людей, и притом в огромных массах не только трогают, но и возбуждают до крайности призывы к внесудебной расправе, левые лидеры принял вновь воздвигать культ следователей: которые хоть и нарушают закон, то опять «не ошибаются». И нынешние приговоры бывают не менее страшны, я берусь доказать это с документами в руках. Недостатки правовой системы им способствуют. Но закон! Есть же закон, который обязан защищать нас от преступлений власти. В том-то и дело, что отношение законодателя к такому преступлению, как злоупотребление властью, самое снисходительное. Статья 170 УК РСФСР предполагает такое наказание: от увольнения со службы до 8 лет (при тяжких последствиях). Так большевистская власть обеспечила себе безнаказанность, которая для начальников-боссов, по этой статье никогда не привлекавшихся стала беспредельной. Но ведь это страш­но, когда должностное лицо употреб­ляет во зло данную ему власть — чем больше власть, тем страшнее. Именно потому-то, наверное, что ста­тья 170 увечна и не работает, нынеш­ним путчистам и предъявлено неле­пое обвинение в измене родине, в то время как на самом деле все то, что они совершили, наводнив город танка­ми и начав процесс удушения об­щества, — это в чистом виде упот­ребление во зло (и какое!) данной им огромной власти. А как будут судить (если будут) виновных в смерти Крав­ченко? Есть статья 176 — привлече­ние заведомо невиновного к уголов­ной ответственности. Равно как и ста­тья 177 о неправосудном приговоре. Но обе они парализованы самим этим единственным словечком «заведомо» — пойди докажи, что следователь, арестовывая, или судья, осуждая, за­ведомо знали о невиновности человека. За любое преступление гражданин страны, несет ответственность, а вот работники правоохранительных и судебных органов за свои преступле­ния практически ответственности не несут. И надо ли говорить, что по любому приговору, осудившему на смерть невиновного, автоматически должно быть возбуждено уголовное преследование?

***

Недавно у следственной груп­пы, возглавляемой Костоевым, был, вероятно, самый сквер­ный день: решали, кому ехать к ро­дителям Александра, сообщить им, что их сын был невиновен (на четвер­тый раз президиум Верховного суда РСФСР все-таки отменил приговор). Никто не хотел, не могли.

— Вот так, — говорит Костоев, — придем к старикам и скажем: двена­дцать лет назад государство соверши­ло преступление, именем Российской республики ни за что убили вашего сына. А теперь мы пришли, чтобы от имени той же республики… И никакой помощи им, потерявшим сына, от го­сударства не будет.

Вот какова сейчас работа следова­теля-профессионала — он ведет борь­бу на два фронта, и оба тяжелы. Один — это мир уголовной преступ­ности (естественный враг). Другой — это беззаконие самой системы правоохраны и правосудия (враг противоестественный, который, кстати, под­час сидит в соседнем кабинете). Мы видели: одни мучили и губили парней, ни в чем не виновных, другие, найдя подлинных убийц, спасали (сколько могли, сколько успевали) невинных людей и само поруганное правосудие.

…Хрестоматийная история: в одном средневековом городе казнили чело­века, пекаря по профессии, он ока­зался невиновен, с тех пор сотни лет судьям этого города перед каждым процессом ритуально повторяли: «Помни о пекаре» — так глубоко поразила людей судебная ошибка. Но ведь в нашем-то случае разве это ошибка? Я почти не называла долж­ностных лиц, причастных к гибели Александра Кравченко, да и не знаю я их, этих дознавателей, следо­вателей, прокуроров и судей. Одно знаю: хороши юристы, если за ними по пятам тащатся мертвые, жалуясь и проклиная, плача и грозя Божьим судом.