Лесополоса

Электричка, вагон, тамбур. Курящая девочка с накрашенными губами. Или мальчик — одинокий взгляд в окно… Или школьница с музыкальной папкой на остановке автобуса… И где-то всегда рядом эта чертова неотвратимая лесополоса… 12 лет кошмара. В котором ничего не поправить. Не отцепить вагон с тамбуром и курящей девочкой, не удержать мальчика с одиноким взглядом, не починить сломанный, опоздавший автобус.

Этот ростовский кошмар уже называют преступлением века. 53 жертвы. Молодые женщины, девочки, мальчики. Убиты? Не то слово… Джек-Потрошитель? Бросьте, тот остался далеко позади. Впрочем, он так и не был пойман. Ростовский же кошмар закончился 20 ноября 1990 года.

Криминалистика мира не знала подобного преступления. Но и следствие, подобное этому, в тысячу томов материалов и документов, вряд ли помнят анналы истории. В нем тоже ничего не поправить. Все было так, как было. И так, как могло не быть. «Редакция «Огонька» учредила специальную премию за раскрытие наиболее тяжкого преступления… Ваша группа заслужила эту премию». Письмо следователю Костоеву написал человек, дело которого он отправлял в суд.
«Я отдал ему шесть лет жизни, а кажется, половину,— скажет мне Костоев.— Я следственник 27 лет, но после этого дела мне хочется бросить все. Я вас спрашиваю: можно работать честно в этом государстве? Это кому-нибудь нужно?»
Пройдет еще много дней, прежде чем я пойму, чего стоил этот вопрос человеку, который мог считать себя победителем.

Осенью 1985 года Исса Магометович Костоев, заместитель начальника отдела по расследованию особо важных дел Прокуратуры России, вернулся из Ростова, где в течение четырех лет, начиная с достопамятного пышными похоронами 82-го, расследовал дела о взяточничестве в правоохранительных органах и где 70 человек были привлечены к уголовной ответственности. В ноябре — «новое назначение». Опять Ростов. Он, конечно, знал, что трагедия ростовских убийств, разворачиваясь на глазах всего города в течение тех же четырех лет, уже не раз становилась предметом ведомственных и межведомственных разборок. Что «Лесополоса» (так окрестили органы дело об убийствах в лесопосадках, лесных массивах области) безнадежно зашла в тупик и Прокуратура РСФСР в помощь местным силам не раз направляла свои.
Но даже Костоев, давно не посторонний в Ростове человек, вряд ли понимал, какое наследство принимает «в свое производство». Сотни разбросанных по области томов уголовных дел. 23 известные на тот момент жертвы — оголенные, истерзанные и растерзанные тела. И ни одного свидетеля, ни одного следа.
Ну, допустим, могла пойти в «лесополосу» с этим убийцей, с этим маньяком шестнадцатилетняя Шалапинина. В конце концов, ее полубродячий образ жизни ни для кого не был секретом. С любым могла пойти, почему не с ним?
А милая, скромная девушка Голосовская из доброй прекрасной семьи? Ну как бы увел он ее с той проклятой автобусной остановки в районе аэропорта? Не укладывается.
Больную, психически неполноценную тринадцатилетнюю Дуненкову он мог без труда завести куда угодно. И даже восьмилетнюю Олю Стальмаченок мог обмануть. Она ехала из музыкальной школы, ждала автобуса, а тот сломался, приехал через сорок пять минут. И родители, встречавшие Олю на остановке у дома, дочери не дождались.
Но умницу Диму Пташникова в Новошахтинске как обмануть? Ведь он на свидание бежал к убийце. Деда по дороге встретил — не волнуйся, говорит, сейчас вернусь…
И все-таки ни на секунду Костоев и следователи его бригады, принявшие дело, не сомневались: убийца один. Всегда — лесополоса, оголенные тела, большое количество ножевых ранений, часто — в области глазниц, отсечение половых органов… Хватит?
В Ростове все эти годы правила другая версия. И единственное, в чем не было недостатка,— обвиняемые. Они сидели в КПЗ и следственных изоляторах месяцами, годами. Им предъявляли все новые трупы, они отвечали очередной «явкой с повинной».
Начало версии — 5 сентября 1983 года, когда на территории Ростовского трамвайного парка был задержан молодой парень Шабуров. Что он там делал? Пытался угнать трамвай? История умалчивает. Зато спустя сутки признается, что вместе со своим приятелем Калеником угнал автомобиль и… убивал маленьких детей. Арестован Шабуров, арестован Каленик — оба психически больные, бывшие воспитанники дома-интерната для умственно отсталых детей. 10 сентября Каленик уже пишет «явку с повинной» о семи убийствах.

Арестованы Коржов, Тяпкин, Пономарев, Бескорсный, Величко, Мешков… Банда психически больных маньяков? Да, они признавались. Но не могли опознать своих жертв, не помнили, в чем те были одеты, или вспоминали месяцы спустя. Каленик, не заметив у убитой Дуненковой «заячьей губы», вдруг «вспоминал» какую-нибудь деталь одежды.
Они признавались и отказывались от собственных показаний. Один, не выдержав издевательств, пытался в камере покончить жизнь самоубийством, другой, «афганец», так и скончался под следствием.

Они сидели — убийства продолжались. В 1984 году — еще одиннадцать (тогда известных) убийств, с промежутком чуть не в неделю, с теми же повреждениями, в тех же местах… Но следствие бросившее все силы на изобличение группы Каленика, не смущало даже это — объясняли, что дружки отводят подозрение.

Человек, которого потом еще шесть лет будет искать Костоев, была рядом…
Безумные август — сентябрь 1984 года. Запомним. Нам придется еще к этому вернуться.
Нет, не все в Ростове придерживались версии «банды дурачков». В 1985 году следователь Казаков начал прекращать дела Каленика и других, доказывая, что их «покаяния» целиком на совести работников милиции с их «оперметодами» и противозаконного следствия. К моменту приезда Костоева война следователей с оперативными службами шла полным ходом.

Костоев допрашивал обвиняемых, читал десятки листов — «да, убивал, да, насиловал…». И наконец — «не делал я этого, не делал…». Он листал собранные материалы и зеленел от бешенства: «Ну это что, что, я вас спрашиваю? Три акта обнаружения одного и того же отсеченного органа в разных местах!».
На совещании с ростовскими коллегами он сказал: «Прекращайте это безумие или сядете вместо них».

Он выпускал из КПЗ и следственных изоляторов просидевших годами, полубезумных людей и тех, что продолжали туда доставлять. Он заставил похоронить версию «дурачков», но до сих пор сколько ни возбуждалось уголовных дел «о нарушении законности», никто по ним не наказан. Никто не виноват. Ну, путались психбольные в своих показаниях, так на то и психбольные. В чем же органы виноваты? Гуманные законы в гуманной стране…

Итак, в конце 85-го группа Костоева приняла на себя «Лесополосу». Одна часть оперативно-следственной бригады получила Ростовский куст, другая — Шахтинский. На первом совещании Костоев предупредил: «Мы будем работать тяжело и медленно, но если мы ищем методом исключения, то каждый человек, попавший в поле нашего зрения, должен быть изучен настолько тщательно и скрупулезно, чтобы ни одного малейшего сомнения не оставалось. Святой закон следствия». Если бы знал тогда, насколько был прав. Но то, от чего предостерегал случилось гораздо раньше.

Они составили криминальный портрет: «Возраст — от 25 до 55 лет, высокого роста, физически хорошо развит. Имеет четвертую группу крови. Размер обуви 43 и более. Носит темные очки. Опрятен. При себе дипломат или портфель, в которых носит острозаточенные ножи. Страдает психическим расстройством здоровья на почве перверсных изменений сексуального характера (онанизм, педофилия, некрофилия, гомосексуализм и садизм). Возможно, страдает половым бессилием, имеет познания в области анатомии человека. Наиболее вероятные места предварительных знакомств — электропоезда железнодорожные вокзалы, автовокзалы».

Они угадали почти все. Но что это значило в многомиллионной Ростовской области! В детективных романах и криминальных хрониках дальнейшее обычно опускается. Рутина. Неинтересно. Они и сами сейчас не любят об этом. Ну, что поминать тотальное сумасшествие? 200 тысяч водителей и владельцев автотранспорта проверить — как по-вашему? Но проверяли. Потому что знали: иногда вместе с жертвой он преодолевал расстояние в пять километров. На машине, понятно. — А пешком? Неужели пошли бы?

Или проверить всех, кто ранее был судим за убийства на сексуальной почве. И не только в Ростове — в стране, и разыскивали старых следственников, которые могли бы помнить подобные дела…

Или проверить всех состоящих на «психучете»? Что значит «отработать» десятки тысяч историй болезней, расшифровать медицинские криптограммы корявых почерков! В сырых архивных подвалах следователи сидели месяцами. А потом — опросить родственников, соседей: как себя ведет, не бросается ли с ножом…
Или проверить всех уволенных из правоохранительных органов — уж слишком профессионально действовал, не оставляя следов и свидетелей. А гомосексуалисты? Им говорили — В Союзе их столько нет, сколько вы Ростове обнаружили. Но было ведь, было. Они поднимали все аналогичные дела за 20 лет. Им поступала информация о подобных преступлениях со всей страны. Должна была поступать… Лю6ое убийство женщины, ребенка. Каждое исчезновение человека — группа Костоева ищет «своего». Ищет и не находит.

Раскрывает 1062 преступления. 95 убийств. Не он. Не то.
В Сальске убита женщина. Оголенный труп, похожие повреждения. Следователи из группы Костоева выехали в тот же день. «A знаете,— рассказывал мне потом Николай Садыков,— мы как снег вокруг расчистили, кончик ножа нашли… Я сразу понял — не наш. Он ничего не оставит, никогда». Того парня они взяли через два дня с часами убитой в кармане. И снова в Ростов. Он не появлялся. Проверили всех выбывших, выписавшихся, тех, кто осужден. Но уже было ясно: залег. Или сменил территорию. Потом окажется — на три года.

В районе московского аэропорта «Домодедово» обнаружен труп девушки. Лесопосадки, недалеко — электричка. Девушка — бродяжка, умственно отсталая… Он? Следователь Московской областной прокуратуры Виктор Зайцев подключился к группе Костоева. Ho почему «Домодедово», если самолеты из Ростова принимает «Внуково»? Выяснили, что там идет ремонт взлетной полосы и ростовские рейсы перевели в «Домодедово». Значит, наш. Изъяты и проверены все авиабилеты Ростов — Москва, Москва — Ростов Они трясли гостиницы, но что толку, если одна «Подмосковная» принимает в месяц до полутора тысяч ростовчан? Спустя пять лет они выяснят: приезжал поездом. Из «Домодедова» хотел улететь, но не достал билета… А жил в общежитии…
Им не везло. Патологически не везло. Но если бы только это!

Если бы знать, что под Ташкентом обнаружен истерзанный труп десятилетней девочки с теми же характерными двумя насечками в глазнице! Если бы знать, что за неделю до этого в самом Ташкенте найден труп женщины с такими же повреждениями… Что стоило выбрав авиабилеты, хоть за одну нить потянуть? Но из Узбекистана в ответ на запросы Костоева приходили чистые сводки. Как скрыли местные органы эти преступления, тоже выяснится через пять лет. А спустя три года начался второй акт ростовской трагедии. Он «вернулся». В «его» старых местах еще дежурили, он выбирал новые. Красный Сулин, Ростовский ботанический сад, станция Лесхоз…

Черное время. Путали день и ночь следователи, сбивались с ног ростовские оперативники. «Лесополоса», может, впервые для здешней истории, сцепила следствие и лучшие силы местных органов внутренних дел. Специальный межрегиональный оперотдел возглавил подполковник Виктор Бураков. Десятки версий, сотни планов они разрабатывали и отрабатывали вместе. Часто не вспоминая, кому и что положено по должности.

Первая мысль — освободился из заключения. Снова тотальные проверки. Ориентировки каждому постовому. Радио и телевидение. Детям по школам раздавали анкеты: кто подходил, что предлагал? Посты прикрытия на всех авто- и железнодорожных вокзалах. Наматывали километры за килограммами информации местные оперы. Ну, как подсчитать, сколько школ обошел, сколько документов поднял майор Лобанов, чтобы установить, кто был погибший мальчик, как жил, как исчез, кто видел, когда?.. И электрички, электрички… Костоев был уверен: искать надо там. Если только это человек, который ходит по земле…

Город и они сами были на грани. Когда, получив очередную сводку УВД, хватаясь за сердце, читаешь о найденном трупе маленького мальчика, а чуть ниже — о том, что в это время с поста ГАИ был замечен в небе неопознанный предмет, будь ты сто раз профессионалом, чувствуешь, что почва уходит из-под ног.
Когда Евгений Бакин, следователь по особо важным делам, все эти годы проработавший рядом с Костоевым, стоял на месте гибели шестнадцатилетнего Тищенко, злость и собственное бессилие сводили с ума. Этого не должно быть, не могло. Именно здесь он сам расставлял посты. Сотрудники милиции отводили глаза: накануне посты сняли, в Новочеркасске было неспокойно.

Но именно с этого дня что-то сломалось в механизме чудовищного фатума. Или они заставили сломаться. Все было, как прежде. Отработка преступления с исходной, если она известна, точки. Витя исчез в 13.30 с железнодорожного вокзала г. Шахты. Началась работа. Опросы всех и вся. Подворные обходы прилегающих поселков. Тысячи встреч. Тысячи вопросов и ответов.

6 ноября 1990 года следователь Яндиев и майор Воробьинский положили на стол Костоеву протокол допроса. Впервые за четыре года перед его глазами лежали показания очевидца. Светлана Напрасникова училась в Шахтинском медучилище. Из поселка добиралась на электричке. Как-то год назад вместе с подругой наблюдала в вагоне странную сцену. Немолодой мужчина уговаривал мальчика выйти с ним на промежуточной станции. Он буквально тянул его, а мальчик плакал, упирался, держась за скамейку. Эта непонятная возня продолжалась до Шахт. Мальчик вырвался и убежал. Мужчина тоже вышел. Вот и все о самом происшествии.

Но Костоев был счастлив — они запомнили мужчину, они опознают, они видели его потом не раз. 12 ноября им предъявляют одного из возможных «претендентов». Нет. Тогда же в кабинете у Костоева девушки соглашаются «покататься» в электричках вместе с работниками группы. 13 ноября, сразу после занятий в училище, должен был состояться первый выезд. Они бы нашли его через день или два. Электричкой он ездил на работу и обратно. Они не могли разминуться, но встретились иначе.

13 ноября в три часа дня девушки с сопровождающими сели в поезд, а спустя полчаса Костоев мчался на новое место преступления. Снова станция Лесхоз. Его коллеги помнят, он сказал: «Это последний эпизод, теперь возьмем». Вряд ли ему поверили…
Под проливным дождем они стояли над телом очередной жертвы. По местной традиции, явилось все милицейское начальство. Но Костоев уже не сдерживался. Убийство произошло несколько дней назад — и где? Опять Лесхоз. Здесь уже было найдено три трупа. «Где ваши посты, где милиция? Вы что, вместе с ним издеваетесь над нами?» «Ну, почему,— отвечали ему,— были посты и есть. Сотрудник рапорт подавал: одного из «отработанных» на станции встретил».

Не снимая плаща, в райотделе он прочел полстранички текста. 6 ноября на станции дежурил сотрудник Донецкого РОВД Рыбаков. Он обратил внимание на гражданина, который, выйдя из лесопосадок, помыл в луже ботинки и подошел к ждущим электричку грибникам. У него был забинтован палец на руке и оцарапана мочка уха. Рыбаков представился, попросил документы. Гражданин показал паспорт, сел на поезд и уехал. Милиционер запомнил фамилию.

Время, изматывающее Костоева годами, теперь отпускало — часы и минуты. Когда «отрабатывался», по какому делу? Дело Пташникова, 84-й год? Той же ночью в Ростове они переберут его по страницам. Ничего существенного, кроме постановления о прекращении уголовного преследования. Что еще? Где еще? В оперативно-поисковом деле, которое никогда не видит следствие, а ведут оперативные службы? Он нашел то, что искал, в ту же ночь. Как? Поставим многоточие. Слишком волнует этот вопрос ответственных лиц в Ростове.

Из оперативно-поискового дела, святая святых органов внутренних дел, недоступного, по немыслимым нашим инструкциям, следствию, Костоев изъял документы, которые ни по каким, даже советским, законам не должны были там находиться. Допросы подозреваемого следователем. Его отдельное поручение органам дознания о проверке сего лица на причастность к убийствам. Справка о проделанной работе. Справка с грифом «секретно» об отработке гражданина в г. Шахты… Материалы 84-го и 79-го годов.

Не буду врать, я не знаю, о чем думал следственник с почти тридцатилетним стажем, читая эти бумаги. О молодом офицере, отце Вани Фомина, там, в камышах на пляже Новочеркасска, терявшем сознание над телом сына? О том, что могло не быть двенадцати лет ростовского кошмара и пяти лет собственного? О невероятной усталости и бессилии что-нибудь изменить? Или в тот момент — только об одном: ОН?..

Я все-таки не назову фамилии. Хотя вездесущие репортеры ее давно открыли и следственная группа вынуждена была, помимо всего прочего, срочно и тайно менять фамилии и адреса его родственникам. Обычно его называют Ч. Пусть будет так.
Я обещала вернуться в август — сентябрь 84-го. Вот и вернулись вместе со старыми документами.

Самый страшный год — 11 убийств было известно тогда. Потом оказалось — 15. Последнее в тот период — 6 сентября — убийство Лучинской в лесопосадках около аэропорта. Каленик и его «подельники» сидят и сознаются. Убийства продолжаются.
В конце августа сотрудник ростовской милиции А. Заносовский дежурит в районе автовокзала, за две недели до этого в том же районе убита Голосовская. Один гражданин привлек внимание милиционера. Странный тип, уже немолод, подошел к одной девушке, полтора часа о чем-то беседовали. Может, знакомая? Ушла. Тот все ходит, оглядывается. Ищет кого? Еще одна девушка… Быстро разошлись. Нет, явно не знакомы. Сотрудник милиции решил-таки подойти к гражданину. Записал фамилию, запомнил — Ч. И отпустил. А какие основания задерживать?

Он порядком удивился, встретив спустя три недели того же гражданина на том же автовокзале. Теперь Заносовский дежурил вместе с напарником. Рассказал ему, решили последить. Три часа мотал их гражданин Ч. по общественному транспорту. Доедет до центра, выйдет, обратно. К аэропорту, выйдет, обратно. «Стрелок»? Он разглядывал женщин, как-то странно озирался. Увидел пьяненькую у ресторана, было рванул, да к ней ребята какие-то подошли, круто развернулся. В 11 ночи вернулись на автовокзал. Одна девушка, другая, третья. То подойдет, то заговорит. Милиционеры разделились. Один следил за Ч., другой выяснял у девушек, с чем это к ним подкатываются. Ничего такого, куда еду, спрашивал, где работаю. Ерунду всякую.

Наконец гражданину, видимо, повезло. Одна из девушек оказалась сговорчивой. Во всяком случае, охотно положила голову ему на колени, и большой портфель Ч. закрыл обзор для любознательных милиционеров… Спустя некоторое время девушка поднялась и ушла, а гражданин Ч. был задержан. В портфеле оказался заточенный нож, вазелин и моток шпагата.

Его допрашивает следователь и выясняет, что личность по меньшей мере интересная. Жил в Шахтах и Новошахтинске. С августа работает в Ростове — так, по снабжению. Женат, двое уже взрослых детей, сын и дочь. В Шахтинской школе-интернате преподавал русский и литературу, но был скандал из-за приставания к ученицам. Уволили. Жалуется на сексуальную неполноценность, «но возраст, поймите, неудобно говорить». Интеллигентный же человек.

Следователь дает отдельное поручение оперативным службам установить мальчиков и девочек, к которым приставал Ч. в школе-интернате. Провести отработку по месту жительства, там, где работал. Оперативники собирают материал. Подросшие девочки и мальчики дают показания — да, приставал, да, развратные действия. Сотрудники подтверждают — да, странный, да, не расстается с портфелем. Соседи — замкнутый, со странностями. Учащиеся ГПТУ. где он работал, не скрывают, что считали его «гомиком» и «озабоченным»…

Но главное было, пожалуй, в справке с грифом «секретно», поступившей из Шахт. В ней сообщалось, что Ч. попал в поле зрения сотрудников милиции при расследовании убийства десятилетней девочки в 1978 году. 22 декабря, в день убийства, соседи видели свет в его домике, который, как выяснилось, Ч. купил втайне от семьи, живущей в общежитии. И несколько раз летом и осенью соседи замечали: он приводил туда молодых девушек.

Но вскоре, как говорится в справке, был задержан подозреваемый Кравченко, и Ч. выпал из поля зрения милиции, а полученная информация до конца отработана не была…
После сильного выступления Ольги Чайковской («ЛГ» №50, 91 г.), рассказавшей о трагедии в Шахтах, о расстреле ни в чем не повинного Кравченко, вряд ли мне стоит подробно к этому возвращаться. Но именно там, в 78-м, возможно, скрыто главное объяснение всему, что произошло потом.

Ч. «выпал из поля зрения». Хотя соседи видели свет, хотя фоторобот предполагаемого убийцы, составленный по описанию единственной свидетельницы, которая видела, с кем шла девочка в красном пальто, был опознан директором ПТУ как портрет Ч. Ушел. Я много раз задавала своим собеседникам наивный вопрос: почему? Пожимали плечами: таков негласный закон — ищите аналогию, ищите судимого. Кравченко был судим за аналогичное убийство. Ч.— интеллигентный человек, член партии.

Он ушел в 1979-м. Но и в 1984-м тоже. Хотите объяснений? Официальная версия того следствия: предполагаемый убийца должен иметь четвертую группу крови, у Ч.— вторая. Крови убийцы не было ни разу, но группу спермы определили — четвертая. Значит, такова и группа крови. Но в том-то и дело, что не обязательно. Доказано: кровь может быть одной группы, «остальное» — другой. «Парадоксальное выделительство» — очень редкое явление. Но известно науке и настоящим профессионалам. Не знали, не вникали?..

Его отправляют по месту жительства — в Новошахтинск, там отдельно от ростовских убийств расследуется убийство Димы Пташникова. И снова — «не подошел». Опять группа крови? Не помогли даже описания свидетелей, видевших мальчика с мужчиной и кое-какие приметы называвших. Не помогли. А тут еще просто чудом выплывает «дело о линолеуме». Не довез что-то снабженец до родного предприятия. Суд три месяца в заключении, и «отработанный» гражданин Ч. вновь на свободе.

Это кажется фантастикой даже теперь, когда хоть как-то связно пытаюсь изложить весь этот бред. Не связывается. Город терроризирован еженедельными убийствами. В этот момент за приставания к женщинам там же, где только что находили трупы, задерживают человека с ножом и веревками в портфеле, собирают «компромат», которому позавидует любой следователь, и выпускают? А портфель со всем содержимым вежливо возвращают жене? Вы поверите в это? Придется. Но если представить себе иную версию событий 1984 года? Если представить, что на стол ответственного работника Ростовского УВД ложатся те самые, изъятые потом Костоевым, документы. Если он дочитывает бумаги до упоминания о давнем, 1978 года, убийстве, если он помнит все обстоятельства того следствия в Шахтах, потому что принимал в нем участие, и знает, что Кравченко давно расстрелян…

Это только версия, пусть останется до результатов следствия на моей совести, но, может, хоть она способна объяснить, почему были скрыты, на годы спрятаны в каких-то сейфах материалы «отработки» Ч.? Почему их не отослали вместе с ним самим после задержания в Новошахтинск? Почему столь поспешно, не вдаваясь в медицинские подробности, закончили его обследование, не проверив «прочих выделений»? А нож, тот самый нож из портфеля, на котором, как утверждали изъявшие его милиционеры, были даже следы, похожие на кровь,— вовсе не посылали на экспертизу? Кто способен объяснить? Или нам уже не нужно ничего объяснять? Мы привыкли.
Спустя пять лет Костоев добьется нового следствия «о фактах нарушения законности». Верит в его результаты? «А, бросьте, всегда найдут, чем закрыться. Этот уволился, тот слишком высоко. Ну, ничего, поглядим».

А тогда, 13 ноября 1990 года, прочитав документы, он дал только одно поручение: проверить, мог ли Ч. быть 14 мая 1988 года на станции Иловайск Донецкой области, где был убит девятилетний мальчик. Да, мог, был в командировке в Артемовске…

Все произошло тихо и просто. 20 ноября 1990 года арестовали гражданина Ч., 54 лет, работника отдела снабжения одного из ростовских заводов. Он был застенчив и заикался от волнения. Не мог вспомнить, где работал и когда женился. При нем были острый нож, два куска пеньковой веревки и карманное зеркало.
Костоев бросал в него вопрос за вопросом. Он знал наизусть всю его биографию: где работал, где жил, как менял квартиры и общежития, где сын, где дочь и внук. Тысячи и тысячи подробностей. Но ни одного прямого доказательства…

Да, его опознали девушки, которые согласились на дежурство в электричках. Да, он полностью совпадал с «портретом», который в самом начале рисовал Костоев. Но ведь два «ухода» и группа крови, и ни одного непосредственного свидетеля…
Можно придумать массу многозначительных определений тому, что предстояло выдержать следователю, — дуэль, схватка, противостояние. Как там еще? «Это была тяжелая работа», — скажет мне Костоев. Как убедить сидящего против тебя в бессмысленности запирательства — об этом не написано книг, не придуман такой учебник. Есть законы следствия и есть нравственные законы, есть профессионализм, наконец. Когда Кравченко, осужденный за несовершенное убийство, «признавался» и не мог вспомнить возраст девочки или где спрятал нож, следствие, как и в прежние десятилетия отечественного правосудия, потирало руки — главное, признает сам факт.
Этого Костоев боялся больше всего. Ему был не нужен «сам факт». Он выдерживает очередную войну местного значения только ради того, чтобы определить арестованного в следственный изолятор КГБ. Исключить любое давление, никаких «оперметодов».
Мучительно долгие часы первых допросов. Сквозь словесную зыбь причитаний, сквозь тягучие жалобы на жизнь и окружающих — одно и то же: «Возникшие против меня подозрения считаю ошибочными».

Но и он, гражданин Ч., не мог ни понимать, где находится и кто его допрашивает. Не 1979-й, не 1984-й… Первый раз Костоев почувствовал, что «момент» приближается, когда на третьем допросе спросил, был ли Ч. 6 ноября на станции Лесхоз. Отрицает. «Теряли паспорт, кому-нибудь отдавали?» Нет. Нелепо. Отрицать очевидное, если непричастен к преступлению, какой смысл? Он зачитал ему рапорт милиционера. Несколько раз в эти дни Ч. пишет заявления в адрес генерального прокурора:
«Я считал, что я профессиональный, нормальный работник, но меня унижали, особенно из-за моей плохой памяти. Любую вещь, что я ни сказал, я сразу забывал. Ходил с ручкой и бумажкой в руке. В настоящее время был подавлен из-за квартиры, старой, темной и сырой. А директора — соседи решили замуровать квартиру дворовым туалетом и частными гаражами. Я писал жалобы в обком КПСС, Горбачеву. В понедельник буду давать показания».

Что это? Стертый от бесчисленного тиражирования экземпляр совслужащего? Между бухгалтером и заготовителем райконторы. Поборник соцсправедливости и соцнравственности в масштабах жэка? Ханжа и сутяга — из контингента чиновных приемных? Что угодно…

Но вдруг спад. Ни жалоб, ни причитаний, в течение трех дней он молчал. Ни да, ни нет — на любой вопрос. И опять — туманные полупризнания-заявления:

«Мне приходилось часто бывать на вокзалах. Бродяги… Они и просят, требуют, и отбирают. С вокзалов расползаются по электричкам в разные стороны. Приходилось видеть и сцены половой жизни этих бродяг, и вспоминалось мне мое унижение, что я не мог никогда проявить себя как полноценный мужчина. И возникал вопрос — имеют ли право на существование эти деклассированные элементы… Не боязнь ответственности меня заставила так вести, а мое внутреннее психическое и нервное напряжение. Я готов давать показания о совершенных преступлениях. Но прошу не терзать меня деталями и подробностями, так как моя психика этого не выдержит».

Он просил встречи с психологом — Ему разрешили. Через десять дней после ареста он начал давать показания. С того самого, первого убийства в 1978 году.
Ему предъявили обвинение в 36 убийствах. Он признался в пятидесяти пяти. Он зря жаловался на память. С феноменальной точностью спустя годы он приводил на место преступления, неизвестное следствию. Там искали и находили. Он не знал фамилий, но когда предъявляли фотографии детей, безошибочно указывал на свои жертвы. Об убийстве мальчика в Ревде группа не знала. Это случилось в 1987 году, когда в Ростове преступления прекратились. Сообщения не было и в сводках по Свердловской области, которые они получали. Но Ч. называл дату уверенно, был в командировке… Вместе с ним выехали в Свердловскую область. Несколько часов он водил их по лесу, прежде чем сказал «здесь». Потом обнаружили — ошибся на 130 шагов. Подняв горы разбросанных по области документов, они выяснили, что именно здесь еще в 1987-м был обнаружен скелетированный труп человека. И что месяцем раньше мать исчезнувшего тринадцатилетнего мальчика подала заявление о розыске сына… Прошло время, и розыск прекратили. Найденные останки числились женскими, дело отказное… Спустя больше трех лет они нашли еще останки и эластичный носок мальчика. Новые экспертизы, опознание.

Дни, месяцы работы, тома уголовного дела. И так каждый раз.
Они раскапывали скрытые от всех учетов убийства, незаконно прекращенные дела по розыску и «чудеса» судмедэкспертиз, не только в Свердловске дававших заключения о том, что найден труп девушки, когда погиб мальчик. Но два убийства, в которых тоже признавался Ч., они не смогли подтвердить «собранными по делу доказательствами». В обвинительное заключение их не включали.

Они проверяли каждое его слово. Чтобы принять или опровергнуть. Они искали его одноклассников и тех, с кем служил в армии, его первую девушку, врачей, к которым обращался. Сослуживцы, соседи…

Когда Ч. вдруг заявил, что его склонность к каннибализму вызвана тяжким детским стрессом — в голод съели его брата, следователь Володя Сивков обошел в его деревне и окрест сотни стариков и старух, прежде чем утвердился в том, что знали и раньше. Не было никакого брата.

«Изучению личности обвиняемого» посвящено немало страниц, ушедших в суд. Три месяца против одного обычного его изучала судебно-медицинская экспертиза Института Сербского. Созывали конференцию крупнейших специалистов страны, прежде чем дать заключение — «вменяем». Вероятно, еще испишут тома. Наука терпелива.
Но один из следователей мне сказал: «Я ненавидел его все эти годы. А он — просто мразь. И знаете — неинтересная мразь». Возможно, прав был и он. Тихий семьянин, нежный дедушка, обвинявший жену в нелюбви к детям, он подсчитывал жертвы под Новый год и поднимал рюмку за помин души… Наступает предел, за которым уже невозможно — о загадках личности и тайниках психики.

Он цепляется за последнее. Что бы ни создала природа, она не забудет внушить инстинкт самозащиты и оправдания. Не выбирал, не искал, не готовился — накатывало, трясло, пересыхало в горле… Он уводил с вокзала бродяжек и проституток, готовых на все за трояк и обещанный обед.

Он обещал мальчикам жвачку и «видики» или просто покормить. Но пятнадцатилетний Женя Муратов не пошел бы на «видики», и обед ему был не нужен. Только отказать пожилому человеку, с которым почти подружился в электричке, помочь привезти доски с дачи не смог. И сошел с поезда вместе с ним…
И правильно думал тогда Костоев: Наташа Голосовская, милая девушка из хорошей семьи, за миллионы не пошла бы в тот лес. Но седой человек в очках и с портфелем объяснил, где лучше поймать попутку в сторону дома, и вызвался проводить…
И умница Дима Пташников бежал на свидание с убийцей по вечернему Новошахтинску. потому что еще днем они вместе покупали марки и тот обещал книгу, о которой Дима мечтал…

Когда «пересыхало» и «накатывало», он все рассчитывал до мелочей. 

***

Девять следователей, оставшихся в группе Костоева, готовили дело к отправке в суд. Еще пара дней, и разъедутся по домам. Кто в Улан-Удэ, кто в Курск, кто в Кировскую область. Кто в отпуск — впервые за пять лет.

Они сшивали листы обвинительного заключения, паковали в ящики более 200 томов уголовного дела. Их временно поселили в кабинетах бывшего ЦК, и по утрам уборщицы, тоже из «бывших», отчитывали за вечную грязь на чистых коврах. Они вяло оправдывались: не ждут нас машины у подъезда, по грязи топаем.

Вопреки всему они закончили следствие, страшнее и сложнее которого вряд ли знала человеческая история. И дай ей Бог не знать в будущем. От садистов и маньяков не застраховано любое общество, но все смешалось в отечественном кошмаре. Как раковая опухоль, это дело умудрилось вобрать в себя все метастазы нашего «правового» государства. Где скрывают убийства и выбивают любые показания, где годами держат в заключении невиновных и позволяют дважды уйти садисту. Где профессиональная непригодность неминуемо оборачивается преступным произволом. Спишем на историю? Может, что-то изменилось? Может, за это все кто-то ответил или ответит? Может, кто-нибудь расшифровал мифическое «злоупотребление служебным положением» — единственное, что закон предлагает в качестве защиты от произвола…
«Можно ли работать честно в этой стране?» Я не верю, что Исса Костоев, или Евгений Бакин, или Володя Сивков бросят все. Я не могу в это поверить, потому что иначе — как жить?

Но они рассказывают, как поехали в украинскую деревню, к матери казненного Кравченко, чтобы сказать: ваш сын невиновен. Чтобы принять на себя (в который раз!) проклятия за чужие грехи… А она все силилась понять, что говорят. Она не знала, что сын расстрелян. Ей забыли сообщить… «Вы бы выдержали?» Не знаю.

И что ответить им, асам следствия? Что уже давно отворачиваюсь от окна электрички, чтобы не видеть этот ряд деревьев лесополосы; что невольно все ищу глазами, не стоит ли где одинокий мальчик, одинокая девочка — взять за руку, отвести к родителям. Держите, не отпускайте. Но как объяснить, что посреди скверного наваждения и хаоса вокруг вдруг стало спокойней и уверенней — потому что есть те, кто еще способен нас защитить?

Ну, скажу им об этом, ну, изложу на бумаге сотую, тысячную долю того, что им пришлось одолеть… Что изменится? Научимся беречь профессионалов, единственное достояние, которое пока имеем? Или в стране, где количестве законов никак не перейдет в качество, а дремучая безграмотность по-прежнему «борется» с преступностью, будем продолжать расплачиваться невинными жертвами и нервами, инфарктами тех кто всего-то мечтает честно работать.

Господи, ну кому задать этот вопрос?