Рукопожатие Чикатило
Задержали Чикатило в ноябре 1990-го, суд начался в апреле 1992-го. Председательствовал на процессе судья Леонид Акубжанов, давний читатель и друг городской газеты «Вечерний Ростов», где я в ту пору работал молодым, но подающим надежды журналистом. Накануне вынесения приговора, 15 октября 1992 года, Леонид Борисович Акубжанов разрешил встречу корреспондента «Вечерки» с Чикатило, чтобы попытаться взять у него интервью.
Получится это интервью или нет, никто тогда не знал. Чикатило в зале суда усиленно изображал сумасшествие, распевал песни по-украински, пытался обнажать половой член, за что несколько раз его удаляли из зала. Акубжанов только подписал разрешение на встречу, а там, мол, уговаривайте его сами. Шеф эту почетную миссию поручил мне.
(автор этого и остальных представленных здесь снимков — штатный фотокор газеты «Вечерний Ростов» Владимир Муравьев).
Содержали Чикатило в следственном изоляторе Ростовского управления КГБ на улице Энгельса, 31 (по-моему ее тогда еще не переименовали в Большую Садовую). Сделано было это из опасения, что в СИЗО МВД на Кировском Чикатило просто не доживет до приговора: придушат его сокамерники. Как ни крути, в КГБ порядка побольше чем в милиции, причем во все времена.
Мне приходилось бывать в СИЗО на Кировском (или на знаменитой ростовской Богатяновке), я имел возможность сравнить эти два изолятора. По сравнению с эмвэдэшным, СИЗО КГБ больше походил на какой-то санаторий, правда с решетками на окнах и лестничных площадках. Потрясли воображение мягкие ковровые дорожки (!) в коридоре возле камер.
Мы прибыли в СИЗО рано утром, с тем расчетом, чтобы Чикатило успел позавтракать и привести себя в порядок. Некоторое время ушло на формальности, в числе которых предупреждение вести себя поосторожнее: мол, Чикатило терять нечего, и если станет тебя душить, кричи погромче)). Начальник СИЗО еще предупредил, что за все про все у меня не больше 15 минут: вот-вот должен был прибыть конвой, чтобы везти Чикатило в суд на приговор.
Дверь камеры открылась с замочным лязгом (очень такой специфический звук, одинаковый во всех тюрьмах), меня втолкнули внутрь. Все сопровождающие остались на пороге (даже наш фотокор Володя Муравьев, который делал снимки), и я оказался один на один с Чикатило. Надо признаться, я не совсем был готов к такому повороту событий, думал, что все произойдет как-то цивильнее, где-то в кабинете начальника… Нет, меня просто втолкнули в камеру: хотел интервью, пожалуйста, бери.
Недаром главная журналистская поговорка гласит, что наглость второе счастье. Конечно, первым дело я окинул взором камеру. Она была длинная, но узкая, прямо как вагон. Рассчитана на два человека, сокамерника Чикатило удалили перед нашим визитом, да так, что после него осталась неубранной кровать (или, по тюремному – шконка).
В общем, камера как камера. С правой стороны у самого входа параша, встроенная заподлицо в крашеный суриком бетонный пол, рядом умывальник с одним краном (вода только холодная). За умывальником тумбочка и простая грубо сколоченная табуретка.
Потрясла одна небольшая деталь. В камере сильно пахло луком, а под табуреткой я углядел расстеленную. на полу тряпицу, на которой с крестьянской аккуратностью была уложена горка репчатого лука. Крупные луковицы, величиной с хорошее яблоко. Потом, когда я задал вопрос начальнику СИЗО, он рассказал мне, что Чикатило жрал этот лук – без хлеба, без приправ. Просто очищал луковицы от шелухи и вгрызался в них зубами, точно так, как грызут яблоки. Так он поддерживал здоровье: в луке, мол, много железа. Чикатило заботился о своем здоровье. Надзиратели СИЗО по его просьбе покупали крупный лук и приносили ему: так они проявляли заботу о своем арестанте.
На весь осмотр ушло не более 20 секунд, но врезалось все в память крепко, я был, что называется «на взводе», и заранее настроил себя на запоминание малейших деталей. Момент, что ни говори, был все-таки историческим.
Чикатило при нашем появлении встал со шконки, повернулся лицом к стене, скрестил руки за спиной и принялся что-то бубнить под нос: кажется свои фамилию-отчество и статьи обвинения. Я оглянулся: в дверях столпились наши провожатые, и любопытством смотрели на меня: что я буду делать.
А я сделал вот что: приблизился к Чикатило, сказал ему «Здравствуйте, Андрей Романович», и сел на соседнюю шконку. Жестом показал на его кровать, предложил присесть. Чикатило сначала поглядел на дверь, где толпилось начальство, там махнули рукой, Чикатило присел.
Я начал задавать вопросы: как у вас дела, как самочувствие, как спится, как здесь кормят. Чикатило отвечал односложно, обрывисто: да, да, все хорошо, всем доволен, жалоб нет. Становилось ясно, что на доверительный разговор его не вытянуть. Время тикало неумолимо, Чикатило на контакт не шел.
Возле его койки стояла табуретка с шахматной доской, на которой уже были расставлены фигуры. Я поставил эту табуретку между нами: «Давайте хоть в шахматы сыграем, Андрей Романович». Белые оказались на моей стороне, и я сделал первый ход, королевской пешкой.
Чикатило чуть подумал, и тоже придвинул свою черную пешку к моей! Я пошел ферзевой пешкой, потом конем… На четвертом или пятом ходу Чикатило вдруг смешал все шахматы, и сказал самую длинную, и самую внятную фразу: «Я не настроен играть. Я неважно себя чувствую. У меня сегодня будет трудный день».
Он поднялся со шконки, заложил руки за спиной, давая понять, что аудиенция окончена. Начальник СИЗО тоже подавал мне знаки от входной двери, скрещивая перед собой руки: все, мол, пора закругляться. Но чего-то не хватало для завершения этого странного интервью, пожалуй самого странного за всю мою журналистскую практику.
Я посмотрел прямо в лицо Чикатило (он был выше меня почти на голову), и сказал: «Я желаю вам сегодня получить только то, чего вы заслужили».
С этими словами я протянул ему руку. Даже сейчас не пойму, был ли осознанным этот жест. Ничего такого заранее я не готовил. Все получилось спонтанно.
Чикатило был заметно ошарашен. С ним давно никто не здоровался за руку. Он протянул свою, ладонью кверху. Я взял его руку, но не пожал, а просто подержал и отпустил.
Тяжелая рука. В этом человеке чувствовалась черная и мощная аура. Он вообще был кряжистого телосложения, костистый, про таких говорят: «крепко сбитый». Весил наверняка 90 кг, а может и поболе. Поневоле представлялось, как он своей массой наваливался в лесу на женщин и детей, душил и бил ножом.
Молодой человек в кожанке, что стоит под решетчатым окном — ваш покорный слуга, тогда еще подающий надежды журналист). Подумать страшно, прошло почти 18 лет!..
Когда я выходил из камеры, на меня поглядели как-то… странно. Зачем, типа, руку ему пожимал? А я тогда же ответил: это было не рукопожатие, я просто взял его руку. Как берут руку мертвеца, например.
В общем, конвой повез Чикатило в суд, мы тоже поехали на приговор. В тот день судья Леонид Акубжанов произнес приговор в битком набитом зале. Это была не стандартная фраза «приговаривается к исключительной мере наказания». Акубжанов произнес картинно, красиво, обращаясь непосредственно к подсудимому: Я ПРИГОВАРИВАЮ ВАС К СМЕРТНОЙ КАЗНИ ЧЕРЕЗ РАССТРЕЛ!».
Зал разразился аплодисментами, словно по окончании пьесы в театре.
Прозвучал приговор, надеты наручники, несколько минут судья отдал фотографам для запечатления маньяка в анналах истории.