Первое убийство Чикатило: правда и вымысел

Описанию расследования убийств А. Чикатило посвящено множество книг и статей. В одних делается акцент на работе оперативно-следственной группы, в других анализируется биография самого убийцы, в третьих в центре внимания находятся процессы формирования девиантного поведения и др. Однако в одном авторы сходятся единогласно — свое первое убийство Чикатило совершил в 1978 году в городе Шахты, отсюда принято отсчитывать его преступный путь. Тем не менее, во время следствия и судебного процесса было накоплено много фактов, которые не позволяют давать столь однозначный ответ. Чтобы понять, что же происходило на самом деле, попытаемся реконструировать события того времени.

На момент ареста Чикатило в операции «Лесополоса» насчитывалось несколько десятков сходных по почерку убийств женщин и детей. В этом списке первое убийство было зафиксировано в 1982 году. Как известно на десятый день своего ареста Андрей Чикатило начал давать показания. Он подтвердил, что значащиеся в списке Костоева убийства совершил именно он, но после признания в уже известных следствию случаях убийств начинается самое интересное — Чикатило и не думает останавливаться и выдает информацию о неизвестных Костоеву жертвах. Как утверждает Исса Магометович в своей книге, совершенно неожиданно для него отсчет преступлений Чикатило начал с 1978 года, с убийства девочки в Шахтах.

Вот что рассказал Андрей Романович в ноябре 1990 года:

«Дату точно я не помню, но в конце декабря 1978, вечером, я от центра города на трамвае приехал на остановку «Грушевский мост». Было это вечером, и начинало темнеть. Выйдя из трамвая на указанной остановке, я направился по улице Межевой к своему домику. Совершенно неожиданно я увидел, что рядом со мной идет девочка лет 10-12 с ученическим портфелем. Некоторое время мы шли рядом по темной неосвещенной улице, вдоль речки. В пути следования я заговорил с этой девочкой. Помню, что она говорила, что идет к подру­ге или от подруги. Когда мы приблизились к растущему на берегу ре­чки бурьяну и несколько отдалились от жилых домов, меня охватило неудержимое желание совершить половой акт. Я не знаю, что со мной происходило, но меня буквально начало трясти. Находясь в этом со­стоянии, я остановил девочку и завалил ее в бурьяне. Она пыталась вырваться, но я буквально был озверевшим, ничего с собой не мог сделать и в таком состоянии спустил с нее трусики, залез руками в половые органы. Одновременно, желая успокоить ее, я, видимо, за­жимал, ей горло и в этом состоянии разорвал ей половые органы рука­ми. Тогда у меня и произошло семяизвержение. Полового акта, как такового, я с ней не совершал… Когда я понял, что девочка мертва, я снова одел ее и труп сбросил в протекавшую рядом речку. Туда же я сбросил и её портфель. После этого я помыл себе руки, привел немно­го в порядок свою одежду и, вернувшись к трамвайной остановке, по­ехал домой. Девочка была одета в темное пальтишко, в руках был портфель. Что было на голове, не помню. Это было мое первое пре­ступление, и я искренне рассказал все свое состояние в момент его со­вершения. Происшедшее в эту ночь произвело на меня сильное впе­чатление. Я даже могу сказать, что самого момента извержения спер­мы я и не запомнил хорошо. Только потом, испытал какое-то сильное ощущение. Я не могу описать более точно это состояние, но это со мной было впервые. Оказался в каком-то беспамятстве, какая-то звериная страсть владела мной в эти минуты. Даже сам факт ее смерти я не заметил и только когда несколько успокоился, я убедил­ся, что она мертва. Через несколько дней меня вызывали в милицию и допрашивали. Меня спросили, где ночевал в ночь убийства. Я отве­тил, что дома. Моя жена подтвердила это, и нас больше не беспокои­ли.

…Убийство этой девочки у меня было первым преступлением, и я сам, без чьего-то напоминания, искренне рассказал об обстоятельствах ее убийства. На момент моего задержания по настоящему делу следственные органы не могли знать, что это убийство совершено мною. Именно после этого преступления я начал убивать других своих жертв…»

 

В этом чистосердечном признании обращают на себя внимание следующие детали:

1.    С девочкой Чикатило встретился не на остановке, а в переулке.

2.    Само убийство произошло не в мазанке Чикатило, а на берегу реки, следовательно, не было надобности заходить в дом и включать там свет.

3.    Чикатило не упоминает о применении ножа.

4.    Нет упоминания о том, что завязал глаза шарфом.

Такого убийства в производстве следственно-оперативной бригады, занимающейся делом «Лесополоса» действительно не было. И ни о каком домике Чикатило в Шахтах Костоев сотоварищи не знали. Немедленно начали проверять эти показания, и они полностью подтвердились.

Но это признание сделанное Чикатило приводило следствие к довольно непростой ситуации: дело в том, что за данное убийство был уже осужден другой человек — А. Кравченко. Дело было рассмотрено во всех судебных инстанциях, начиная от районных и заканчивая Верховным судом СССР, и, в результате, преступнику был вынесен смертный приговор, приведенный в исполнение в 1983 году.

Чтобы расследовать этот случай и предъявить обвинение в убийстве Закотновой Чикатило, необходимо было сначала отменить приговор в отношении Кравченко, а это в свою очередь означало, что уголовное дело будет возбуждено против тех работников правоохранительных органов, по вине которых был осужден невинный человек. Ситуация было неоднозначной и даже скандальной, но совсем не уникальной, такое уже случалось в процессе расследования «Лесополосы», когда за решетку по вине работников правоохранительных органов Ростовской области угодила целая группа умственно неполноценных, один из которых в заключении скончался. И в тот период, когда сам Костоев руководил этим расследованием и занимался проверкой версии о причастности к убийствам гомосексуалистов. В результате этой работы также имели место трагические исходы и аресты людей, единственной виной которых являлась их нетрадиционная сексуальная ориентация, хотя формально, конечно же, Костоев действовал в рамках закона, поскольку статья за мужеложство в кодексе имелась.

Впрочем, не в одной только «Лесополосе» задерживали и впоследствии заставляли взять на себя чужую вину совершенно невиновных людей. Это происходило и в Свердловске, когда за преступления серийного убийцы Фефилова было осуждено несколько человек, а один расстрелян. Сталкивался с такими случаями и Костоев при расследовании преступлений другого серийного убийцы Стороженко, но, пожалуй, самый громкий случай подобного рода произошел в советской Белоруссии.

В период с 1971 по 1985 год в Белоруссии на сравнительно небольшой территории между Лепелем, Витебском и Полоцком было совершены убийства более 30 женщин. За это время в 11 судебных процессах, по обвинению в совершении этих убийств осудили 14 человек. Один из невинно осужденных был расстрелян, другой пытался кончить жизнь самоубийством, многие отсидели свои сроки: Ковалев отсидел от звонка до звонка пятнадцать лет. Пашкевич — 12. Янченко — 2. Один из осужденных после шестилетнего заключения совершенно ослеп и был выпущен как «не представляющий опасности». Все эти люди признались в якобы совершенных ими убийствах из-за примененных к ним милицией и следственными органами пыток и психологического давления.

Когда же в конце 1985 года был задержан Геннадий Михасевич, который признался в 37 совершенных убийствах и одном покушении на убийство, то пришлось в срочном порядке пересматривать прежние дела, в которых по тем или иным причинам к уголовной ответственности за совершенные Михасевичем преступления привлекались другие лица. В отношении их уголовные дела были прекращены, осужденные реабилитированы. Зато были возбуждены уголовные дела против работников правоохранительных органов допустивших нарушения. Как пишет в своей статье В. Дашук — автор документального фильма «Витебское дело» — разразился настоящий «юридический Чернобыль».

Но вот внутренние механизмы этой термоядерной реакции находились совсем на другом полюсе бесконечно далеком от преступного мира. Николаю Слюнькову, который в то время был первым секретарем ЦК коммунистической партии Белоруссии, не являясь при этом ни членом Политбюро ЦК КПСС, ни даже кандидатом в члены Политбюро, очень хотелось повысить свой рейтинг среди партийной номенклатуры — и «благодаря» ему пятнадцатилетняя эпопея по поиску Михасевича превратилась в «Витебское дело» с продолжением. Специальная группа Генеральной прокуратуры СССР занялась изобличением следователей белорусских правоохранительных органов, незаконно и необоснованно обвинявших людей в тех убийствах, которые совершал витебский маньяк. 106 сотрудников МВД, прокуратуры и КГБ получили служебные взыскания, были исключены из партии или уволены с работы. На этой волне следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры Белоруссии Николай Игнатович стал депутатом Верховного Совета СССР и Генеральным прокурором БССР, а Николай Слюньков перебрался жить и работать в Москву, став секретарем ЦК КПСС и членом Политбюро — впервые в истории коммунистической партии Белоруссии со времен Мазурова. Таков был общий и частный итог Витебского дела.

В Ростове все повторялось, только общественный резонанс был несравнимо выше, что и подтверждает в своих мемуарах Костоев, акцентируя внимание на действиях работников правоохранительных органов Ростовской области:

«Процесс Михасевича был очень громким. Сказалось и огромное число жертв, и срок, в течение которого совершались преступления, и то, что за решетку сажали невинных… Но, к сожалению, никаких уроков из этого дела никто не извлек. Что и подтвердило еще более нашумевшее дело Чикатило. Все повторилось в точности так же, только с более безнадежными и ужасными подробностями. Речь в данном случае идет о следственной стороне».

Подхватывая мысль Костоева о следственной стороне, невозможно не сказать, что в расследовании убийств в Ростовской области на протяжении 8 лет принимало участие большое количество сотрудников из ведомств разных уровней, как местные следователи и оперативные работники, так и прикомандированные работники центрального аппарата уголовного розыска и прокуратуры. После долгожданной поимки преступника наступало время подводить итоги проделанной работе, анализировать деятельность этой многочисленной армии специалистов, выявлять вклад каждого в общее дело. В конце концов, нужно было ответить на главный вопрос «Кто же поймал Чикатило?»     Поэтому сенсационные и весьма своевременные признания Чикатило явились очень удобным случаем, чтобы четко расставить акценты и выявить, кто же был настоящим героем в этом расследовании, а кто преступником в милицейской форме.

Несмотря на то, что в распоряжении следствия изначально были только чистосердечные признания Чикатило в совершении Шахтинского убийства 1978 года, Костоев с невероятной энергией берется за то чтобы доказать невиновность Кравченко. Казалось бы, весьма похвальное стремление и в другой ситуации стоило бы отдать должное принципиальности, высокому профессионализму и нравственным качествам следователя, который стремиться наказать настоящего преступника и оправдать невиновного, но в данной ситуации совершенно непонятно к чему такая спешка?

— Осужденный Кравченко уже 7 лет как расстрелян и никакие усилия следователя не смогут его воскресить;

— Сомнительно, что Костоев пытался восстановить доброе имя Кравченко, особенно если учесть, что до несправедливого обвинения в убийстве Закотновой, Кравченко в 1970 году действительно изнасиловал и убил несовершеннолетнюю девочку. Этот факт никуда не денешь: Кравченко — убийца. О какой уж тут репутации кристально честного человека можно говорить;

— Рассуждать о том пытался ли Костоев изобличить настоящего преступника Чикатило с помощью именно данного эпизода с убийством Закотновой, тоже странно. Чикатило к тому времени был уже пойман и признался не в одном десятке убийств. Он был уже надежно изолирован от общества.

К чему же такая спешка, если от этого не зависит ни жизнь невинно осужденного, ни возможность в кратчайшие сроки поймать особо опасного преступника?

Тем не менее, все свои усилия Костоев направляет именно на этот эпизод, перепоручая дальнейшую работу с Чикатило своим помощникам. Насколько важным для Костоева был данный момент расследования говорит и такой, казалось бы, незначительный факт, что даже в своих мемуарах рассказу о деле Кравченко он уделяет гораздо больше внимания, чем самому расследованию убийств в лесополосах, которым он занимался без существенных результатов на протяжении 5 лет, причем в течение этого времени в тех же лесополосах погибли еще 19 человек. И далеко не все эти случаи были приобщены Костоевым к делу, если уж говорить точнее, то только 6 из этих эпизодов рассматривались в рамках расследования убийств в лесополосах.

Обратимся к воспоминаниям И.М. Костоева

«Завершив первоначальные допросы по всем эпизодам убийств, я передал Чикатило следователю, а сам вплотную занялся делом Кравченко. Собрали необходимые материалы и обратились в Верховный суд России с просьбой отменить приговор в отношении Кравченко по вновь открывшимся обстоятельствам. Дело в том, что до отмены приговора в отношении Кравченко мы не могли предъявить окончательного обвинения Чикатило. Ситуация осложнялась тем, что за изнасилование и убийство девятилетней Лены Закотновой Александр Кравченко был приговорен к высшей мере.

Первый протест на смертный приговор Кравченко, написанный мной и представленный прокурором России в Верховный суд, был отвергнут. Причем, как мне показалось, не без некоторого злорадства, мол, занимайтесь лучше своими делами. Но я тут же подал второй, дополнив его новыми доказательствами невиновности Кравченко. К этому времени я уже имел показания Чикатило, в которых детально описывалось его первое убийство. Кроме того, теперь, по прошествии более десятка лет, вдова Кравченко и ее подруга Татьяна Гусакова подробно рассказали, что изменили свои первоначальные показания под давлением следствия. Можно было доказать наконец, что сокамерника Александра, некоего М., уголовника и убийцу, подсадили к нему специально, чтобы тот выбил из упрямца нужное признание.

Казалось бы, ну что может быть логичней, чем отменить несправедливый приговор: ведь найден же подлинный убийца! (Что Чикатило подлинный убийца Костоев уже решил сам, не дожидаясь приговора суда !!! — прим. авт) Но у Верховного суда была своя, не пробиваемая никакой логикой позиция. Короче, снова отказ, со ссылкой на то, что в деле Кравченко нарушений не допущено. Я понимал только одно: никто в Верховном суде этого дела толком не читал. И отменить — только подумайте! — смертный приговор — это значило открыто признать, что допущена трагическая ошибка и казнен невиновный! А раз так, надо немедленно ставить вопрос о персональной ответственности работников милиции, прокуратуры и, наконец — судов нескольких инстанций.

И тогда я решил написать протест не по вновь открывшимся обстоятельствам, а в порядке надзора. Имени Чикатило я вообще не упоминал, а стал методично, факт за фактом, громить дело Кравченко. Теперь уже независимо от вновь открывшихся обстоятельств, которые так, видимо, напугали кое-кого из судей. Необходимо было снять с давнего дела нагромождения лжи и открыть истину.

…я старался доказать, что в распоряжении следствия не было ни одного объективного доказательства, подтверждающего признание обвиняемого. И более того, сами его признания резко противоречат обстоятельствам дела. И когда Кравченко в жалобах и прошениях о помиловании продолжал доказывать свою невиновность, его доводов никто не желал слушать».

Костоев проявил поистине поразительные упорство и настойчивость. С такой одержимостью бороться всего лишь за один и притом далеко не самый очевидный эпизод, когда в деле Чикатило уже насчитываются более 50 случаев убийств можно только если этот конкретный случай имеет личностную значимость для человека.

Но даже всех титанических усилий Иссы Магометовича оказалось мало Верховному суду, чтобы отменить приговор Кравченко. И тогда следователь А. Яндиев вплотную занялся этим делом. Он выехал в Шахты. В деле Кравченко, истребованном из архива областного суда, обстоятельства этого преступления имелись, но материалы, в которых фигурировал бы Чикатило, почему-то вообще не были приобщены к делу. Яндиев установи­л, что материалы не дошли не только до суда, но работники милиции все, что касалось Чикатило, даже не дали следователю прокуратуры, а представили лишь то, что касалось «вины» Кравченко. Следователь же покорно шел на поводу у оперативников. Пришлось обратиться к оперативно-розыскному делу, снова поднять все милицейские разработки той давней истории. Вытащили на свет следы крови, которые обнаружили у дома № 25 (Сам Чикатило жил в доме № 26 по Межевому переулку, Кравченко в доме № 19 — прим. авт.). Вновь подняли показания соседки Чикатило Сибиряковой о том, что в мазанке Андрея Романовича почти двое суток не гасла электрическая лампочка. Снова появилась Светлана Гуренкова, которую встревожил разговор между незнакомцем и девочкой, которую она через день опознала в погибшей, когда ту нашли в реке под мостом… И фоторобот всплыл, составленный по описанию Гуренковой: мужчина в воз­расте сорока лет, ростом 170 сантиметров (рост Чикатило — 180 см — прим. авт.), нос длинный, лицо удлиненное, был одет в длинное пальто, в шапку из цигейки, в руке была сумка, в ней — бутылки с вином…

Таким образом, все материалы нашли, тщательно рассмотрели, но… получалось, что первоначальные «чистосердечные» показания Чикатило, которые он дал следствию в конце 1990 года, противоречат вновь полученным материалам.

Как же быть?

И тогда в августе 1991 года следует еще одно раскаяние А.Р. Чикатило.

«…Мы зашли в мою мазанку. Я включил свет, как только закрыл дверь, и сразу навалился на нее, подмяв под себя, повалил на пол. Девочка испугалась, закричала, а я стал зажимать ей рот руками, срывать с нее нижнюю часть одеж­ды, оголяя тело, расстегнул пальто. Она вырывалась, но про­тив меня ничего не могла поделать, так как я лег на нее, прижав всем телом. Спустив с себя брюки, я стал водить половым членом по ее промежности, но эрекция полового члена не наступала, и мне не удавалось ввести его ей во влагалище. Но желание удовлетворить себя затмило весь мой рассудок, и мне хотелось любым путем совершить это… Ее крики возбудили меня еще больше. Лежа на ней и покачива­ясь, как бы имитируя половой акт, я достал нож и стал нано­сить ей удары… У меня произошло семявыделение… как это бывает при оконченном половом акте в естественной форме, я стал заталкивать ей сперму рукой во влагалище. Руками залез вовнутрь половых органов, хотелось все рвать и трогать. Она хрипела, я ее душил, и это принесло какое-то облегчение. Когда я понял, что убил девочку, встал, оделся и решил из­бавиться от трупа.

У нас в переулке было темно, решил одеть ее снова и труп отнести к пустырю, рядом с домом, и там выбросить в речку. Река имела быстрое течение, поэтому труп должно было унести. Так я и сделал: одел ее, взял подмышки, забрал с собой и ее портфель, и все вынес из дома. Вышел на пустырь, оттуда труп бросил в воду и там же выбросил портфель…

Видимо, в этом своем состоянии я забыл выключить свет в доме, так как когда обнаружили труп 3акотновой и искали преступника, этот факт стал известен следственным органам. Меня вызывали в милицию, допрашивали, я отрицал свое участие в этом преступлении, и мне поверили…

Вскоре уехал на курсы повышения квалификации, потом интересовался, чем все расследование кончилось. Слышал, что за это убийство задержали какого-то мужчину…»

Как говорится: «Почувствуйте разницу!»

Теперь по сравнению с первоначальным вариантом все детали событий, описываемых Чикатило, приведены в полное соответствие с имеющимися у следствия материалами. Кажется, Чикатило идет путем Кравченко, который также путался в своих показаниях, указывал не то место, не те обстоятельства убийства девочки, но в ходе следствия все же пришел (точнее ему помогли прийти) к однозначному ответу.

Прямая речь. Судья ростовского областного суда В. Постаногов

«Судя по материалам завершившегося следствия, Чикатило сам признается в соде­янном. Мог ли откуда-то вызнать частности того шахтинского убий­ства? Трудно ответить на этот ваш вопрос. Тем более что и видимого смысла, казалось бы, нет принимать еще и чужой грех на свою душу. При стольких-то своих! Но давайте прикинем… В самом начале их подозревали обоих (Чикатило и Кравченко — прим. авт.) и какую-то, может, и довольно конкретную, ин­формацию Чикатило мог уже тогда от следователей получить. У него тогда нашлось алиби, и милиция подобру-поздорову отпустила. Потом был суд над Кравченко и Шахты еще долго и гневно обсуждали част­ности столь кровавого преступления. Потом были статьи в местных га­зетах. Даже если допустить, что его совершил не Чикатило, то к тому времени он и «своих жертв» имел немало, и, простите, в «профессио­нальном» плане мог и специально поинтересоваться «почерком кол­леги», и оставленными уликами, и основными зацепками следствия.

Хотя бы ради личной безопасности. Повторяю, возможности воссоздать частности преступления 1978 года, если бы он его и не совершал, у Чикатило, конечно же, были».

Но возникает еще один закономерный вопрос: как объясняет само следствие, почему Чикатило захотел «уточнить» свои показания еще раз?

Следствие на этот счет выдвинуло версию, согласно которой, опасаясь расправы над членами своей семьи, проживающими в Шахтах, Чикатило намеренно исказил свои показания в ноябре 1990 года.

Весьма логичное объяснение, но возникает следующий вопрос — Почему же Чикатило молчал до августа следующего года, не делая ни малейшей попытки исправить намеренно допущенные неточности и не упоминая об этом в течение целых 9 месяцев?

Трудно поверить, что в этом был особенный смысл, дело в том, что как только имя преступника просочилось в СМИ, а произошло это в начале 1991 года, семье тут же помогли сменить фамилии и поменять место жительства (они переехали в Харьков). Трудно поверить и в то, что Чикатило все это время опасался выезжать именно в Межевой переулок, поскольку это могло навлечь опасность на семью, хотя другие места преступлений совершенные в том же городе Шахты во время проведения следственных экспериментов посещал. Как только семья уехала в другой город, Чикатило мог сразу же облегчить душу признанием, однако этого не произошло. Почему же Андрею Романовичу нужно было дожидаться августа 1991 года чтобы уточнить свои показания?

Напрашивается только один вывод — у Костоева до этого времени попросту не было достаточно четких доказательств вины Чикатило, чтобы вменить ему данный эпизод. Ведь надо учитывать, что Яндиев собирал по крупицам доказательства вины Чикатило в убийстве Закотновой никак не раньше лета 1991 года, потому что всю весну того года бригада колесила по стране, уточняя на следственных экспериментах обстоятельства совершения других пятидесяти с лишним убийств. Вот и пришлось сначала в срочном порядке изыскивать эти доказательства, а потом также безотлагательно проводить следственный эксперимент в мазанке Чикатило, поскольку уже приходило время окончательно оформлять уголовное дело в целом.

Возникший цейтнот был обусловлен и тем, что уже необходимо было передавать Чикатило для психиатрической экспертизы в институт им. Сербского. Впрочем, даже специалисты этого института не избежали путаницы в описании эпизода убийства Закотновой. В составленном ими документе есть такие цитаты из бесед с Чикатило

«Случайно встретив на улице маленькую девочку, почувствовал возбуждение, захотел увидеть ее половые органы, в этот момент ощущал сильную дрожь, отведя ее в укромное место, набросился…»

«Нападения совершались, как правило, в лесу или лесополосе и всегда в местах, где преступник мог надеяться на отсутствие третьих лиц. Но были исключения. Так, одно из первых убийств (девочки 10 лет) произошло в глубине двора пригородного дома, куда он обманом увел ребенка».

Как видно, эти данные противоречат окончательным выводам следствия о том, что Чикатило встретил Закотнову на остановке общественного транспорта, и что убийство произошло в самом доме, зато эти же данные полностью согласуются с теми показаниями, которые Чикатило давал первоначально.

А тем временем серьезнейшая исследовательская работа следственной бригады Прокуратуры России, возглавляемой Иссой Костоевым, позволила Генеральному прокурору сделать заключение об отмене обвинительного приговора в отношении Кравченко. Однако Верховный суд России от­клонил его на том основании, что признательные показания Чикатило невиновности осужденного Кравченко пока не доказывают. И только президиум Верховного суда России, рассмотрев протест, отменил все состоявшие­ся судебные решения и направил дело на дополнительное расследова­ние.

Вместе с тем Костоев возбудил дело по фактам нарушения за­конности, допущенным при расследовании уголовного дела по обвинению Кравченко. Как он утверждал, следствие велось необъек­тивно, применяло психическое и физическое насилие. Доводы обви­няемых, высказанные на допросах, совершенно не проверялись. Их объяснения, что признаваться приходилось под воздействием мили­ции, безмотивно отклоняли. Прокуратура России возбудила уголовное дело в отношении тех, кто позволял себе таким образом «ломать» подследственных. Однако прокуратура Ростовской области дважды и прекращала его «за отсутствием состава преступления в действиях работников милиции».

В конце 1991 — начале 1992 года в центральных СМИ стартует мощнейшая PR-кампания в центре, которой стоит Костоев. Он дает одно за другим громкие интервью «Литературной газете», «Огоньку», «Московской правде», где еще до официального оглашения приговора суда говорит о совершенном в 1978 году убийстве как о деле рук Чикатило и нещадно критикует действия своих ростовских коллег.

Прямая речь. Старший советник юстиции Виталий Калюкин

«Лично, я расцени­ваю это не иначе, как стремление вылить только на донскую мили­цию ушат неприятностей. На нынешнюю, хотя никто из ныне работа­ющих в ней руководителей лично причастен к тем далеким событиям не был. Причем, этак обезличенно, с намеками, центральная пресса с чьей-то подачи кивала и в сторону нынешнего начальника УВД гене­рал-майора Михаила Григорьевича Фетисова, который в те годы ра­ботал именно в Шахтах начальником одного из районных отделов милиции, который к расследованию убийства девочки и делу Крав­ченко вообще никакого отношения не имел. Но, как говорится, «слы­шали звон». И хотя представления не имеют, «где он», пишут, строят странные и обидные гипотезы… Что касается Фетисова, то я могу ска­зать еще определенней. Да, милицейская работа, что и говорить, гру­бое занятие. И остаться интеллигентом, в полном смысле этого слова, не где-нибудь, а в уголовном розыске, с таким безупречным отноше­нием к законности — это редкость. Поистине, «интеллигент в законе». Поэтому, окажись он в ситуации, сложившейся вокруг причастности Кравченко, Фетисов не допустил бы и малейшего отклонения от зако­на. Но он, повторяюсь, не имел отношения ни к розыску, ни к рассле­дованию этого дела. И нам теперь приходится уточнять все это не из пресловутой «чести мундира» наших служб, но ради обыкновенной справедливости.

Говорю это как человек нейтральный, на которого и поклепа никто пока не возводил и который к событиям 78-го года прямого отноше­ния не имел. Мы же всегда горазды после драки кулаками махать. И когда раскроется преступление, тут только и выясняется, что дейст­вительно ходили где-то рядом. Поэтому я и встаю сейчас на защиту нашей милиции: те обвинения, которые ей сейчас пытаются так или иначе вменить, — несостоятельны. И шахтинский эпизод 78-го года, как у нас говорят, оценочный… Знаю доказательства по «делу Крав­ченко», знаю доказательства по «делу Чикатило» и должен сказать, что в последнем нет ничего, кроме его признаний. А то, что он расска­зывает об обстоятельствах, то, во-первых, он уже путался в них, а во-вторых, он их мог и знать поскольку даже жил неподалеку от места убийства. Не могу утверждать, что так оно и было, но вероятность эту со счетов сбрасывать не стоит».

Публи­кации в московских изданиях, где Костоева представляли этаким суперсыщиком, раскрывшим суперубийцу, серьезно задели самолюбие многих коллег Костоева, которые работали с ним бок о бок на протяжении 5 лет, пытаясь раскрыть это запутанное дело. И это не удивительно ведь нигде не было сказано ни одного доброго слова об огромной массе людей, участвовавших в операции. Получалось, что якобы все делал один Костоев. А между тем на момент задержания Чикатило в группе «Лесополоса» из 55 следователей милиции и прокуратуры 50 были донскими, сотни рядовых сотрудников исключительно местными.

В узком кругу недавние соратники Костоева гово­рили и о другом: почему начальник, который так требует от подчиненных, чтобы те блюли букву Закона, сам в то же время раздает направо и налево интервью, где рассказывает многие подробности расследования, которые до суда нельзя разглашать. Отсюда возникло мнение, что Костоев попросту не уверен в сделанном, готовит общественное мнение заранее, используя при этом свое служебное положение.

Погрязнув во взаимных обвинениях и дрязгах, вчерашние товарищи по общей уникальной операции ждали суда над Чикатило, который должен был расставить все точки над «i».

На одном из первых же судебных заседаний 21 апреля 1992 года происходит сенсация — Чикатило отказывается от своих показаний и не признает, что хоть как-то причастен к убийству Закотновой. Отречение от своего же признания Чикатило объяснил тем, что якобы следствие подсунуло ему обвинение оптом, все преступления вместе, в том числе и это. Хотя и протоколы допросов подписывал собственноручно, и обвинительное заключение изучал, и уже на судебном процессе все предъявленные обвинения признавал. Кто же, кроме него самого, знает, что повлияло на Чикатило столь роковым образом?

Тут уже репортеры вспомнили публикации в «Литературной газете» и «Огоньке», в которых Костоев безапелляционно провозглашал Чикатило виновным в Шахтинском убийстве. Стали строить догадки, дотошно расспрашивать коллег «знаменитого следователя и аса» И. Костоева, уточнять осо­бенности и «делать открытия». Оказалось, например, что следствен­ная бригада Прокуратуры России наполовину состояла все же из луч­ших специалистов милиции, что первые признания Чикатило сделал отнюдь не на «мастерском допросе Костоева», а в доверительной бесе­де с психиатром Бухановским и т.д. и т.п. Короче говоря, легенду о супермене-следователе Костоеве некогда созданную столичной прессой, теперь сама же пресса и принялась развенчивать своими догадками и сопоставлениями.

Костоев был в ярости. Он не сомневался, что ростовские власти заключили с Чикатило сделку, пригрозив тому, что если он не откажется от первого убийства, то в тюрьме с ним может что-то случиться, как, например, «случилось» с другим серийным убийцей Фефиловым, которого убили сокамерники в свердловской тюрьме.

Убежденный в правоте своей точки зрения Костоев, собирает достаточно объемный материал о всевозможных нарушениях в ходе судебного процесса, в котором в частности отмечалось, что:

— в нарушение требований ст.ст.224-225 УПК РСФСР, предусматри­вающих обязательное участие прокурора в распорядительном заседа­нии, т. Акубжанов Л.Б. провел его фактически без участия прокурора.

— В соответствии со ст.278 УПК РСФСР судебное следствие начина­ется с оглашения обвинительного заключения. Однако председатель­ствующий по делу Акубжанов Л.Б., вольно толкуя эту норму закона, оглашая эпизоды предъявленного подсудимому обвинения, порой не зачитывал все доказательства, собранные следствием по этим эпизо­дам, резолютивную часть обвинительного заключения вообще не ог­ласил.

— Несмотря на то, что указанное дело по своей доказанности являет­ся довольно сложным и касается интимной жизни многих людей, су­дебное разбирательство проводилось в открытом судебном заседании.

В остальном же, собранные Костоевым материалы указывали на ошибки, которые допускает во время судебных заседаний Акубжанов и его недостаточно высокий профессиональный уровень.

Почему со стороны Костоева последовал именно такой набор в адрес суда вполне понятно: при рассмотрении дела Чикатило в открытом режиме слишком много нелицеприятных подробностей ведения следствия становилось достоянием гласности. И образ безупречного героя, который Костоев себе уготовил, начинал постепенно рушиться под напором фактов.

Упор на то, что в Ростове нет достаточно квалифицированных судей, чтобы вести такой процесс, так же вполне объясним. Давно и бесповоротно испорчены отношения у Иссы Магометовича со многими ростовчанами, принимавшими участие в расследовании «Лесополосы» и местный судья может хоть и невольно встать на сторону своих земляков.

Так, помимо основной интриги в судебном процессе появляется и еще один центр притяжения внимания: борьба Костоева в связке с государственным обвинителем Герасименко против судьи Акубжанова.

Вскоре Чикатило подает ходатайство об отводе состава суда:

«Я заявляю отвод всему составу суда. В суде нарушаются мои права… Судья уже признал меня виновным и много раз высказал эту мысль… Это нашло отражение и в прессе. Не рассмотрев дело, не запросив экспертов, судья заявил: у меня железная психика, стальные нервы… Считаю, что вывод о моей вине судом уже сделан и моя судьба уже предрешена».

Защитник М. Хабибуллин ходатайство подзащитного поддержал.

Заявление прокурора, который также поддержал отвод суда, звучит как гром среда ясного неба. Он обвиняет председательствующего в суде во множестве нарушений, не называя их конкретно. Указывает на обязанности суда строго соблюдать законы, права граждан, независимо от того, по какую сторону барьера находятся они в суде… И делает заключение, что дальней­шее рассмотрение дела в данном составе суда невозмож­но…

Ходатайство об отводе судом было отклонено. Но жур­налисты, видя, как активно ведет себя Костоев, уже назы­вали его дирижером и предсказывали новые неожиданные события, которые неприминули вскоре случится.

Председателю областного суда Антонине Извариной поступает представление прокурора области Альберта Посиделова «О нарушениях законности при рассмотрении уго­ловного дела по обвинению Чикатило А.Р.».

Документ удивительным образом повторяет все основные положения материала, который готовил Костоев, заканчиваясь просьбой провести служебное рас­следование и в соответствии со статьей 3 «Положения о дисциплинарной ответственности судей, отзыве и досроч­ном освобождении судей и народных заседателей судов РСФСР» возбудить дисциплинарное производство в отно­шении Леонида Акубжанова, решить вопрос о его дисци­плинарном наказании.

Протест прокуратуры был расценен председателем областного суда, как грубое вмешательство в ведение судебного процесса и отклонен.

Последовал ответный ход со стороны суда, поводом для которого послужило выступление отца убитого летом 1990 года в Новочеркасске Вани Фомина:

—      Мы долгое время наблюдаем, — заявил Олег Фомин, — что крутит делом, как хочет, один человек. Он постоянно что-то на наших глазах обсуждает с другим товарищем (имеется в виду Костоев — прим. авт.). Непонятно, чьи интересы и какие он здесь представляет. Но мы прекрасно видим, чего он добивается: помешать процессу, сорвать его. Я заявляю отвод этому человеку. Называю его: представитель Государственного обвинения Герасименко…

Заявление Фомина оказалось как нельзя, кстати, для председательствующего Л.Б.Акубжанова. Выслушав и по­совещавшись на месте, суд принял довольно редкое в практике реше­ние.

«ОПРЕДЕЛЕНИЕ. 19.05.1992 г.

 

Потерпевший Фомин заявил отвод гособвинителю Герасименко по тем мотивам, что тот ведет дело к срыву и выступает в этом вместе с защитой. Судебная коллегия находит заявленный отвод прокурору подлежащим удовлетворению. Прокурор на всем протяжении данного судебного процесса ведет линию на его срыв. Это он делает как в рам­ках настоящего процесса, где его позиция в этом вопросе фактически совпала с позицией подсудимого, что неоднократно было отмечено в определениях суда. Больше того, грубо нарушая действующее про­цессуальное законодательство, прокурор проводил свою позицию и за рамками данного процесса, оказывая, таким образом, незаконное давление на суд с целью прекращения слушания дела. Эти обстоя­тельства дают основания считать, что гособвинитель Герасименко лично, прямо или косвенно заинтересован в этом деле. Рассмотрение столь сложного дела при таких действиях гособвинителя делает объ­ективное, беспристрастное разбирательство и установление истины по делу весьма сложным, фактически невозможным. А прокуратура может направить в судебное заседание другого гособвинителя, о чем уведомить Генерального прокурора России. Руководствуясь ст.ст.248,63,261, судебная коллегия определила:

Отвод, заявленный потерпевшим Фоминым прокурору Н.Ф.Гера­сименко, удовлетворить. Освободить гособвинителя Герасименко Н.Ф. от дальнейшего участия в деле. Слушание дела продолжить. Оп­ределение обжалованию не подлежит…»

Прямая речь. Аккредитованный на судебном процессе журналист газеты «Известия» В. Бут

…В тот день после судебного заседания я зашел к ним в кабинет на втором этаже. Костоев и Герасименко сидели молча, настроение у обоих было подавленное.

— Ну что, теперь в Москву? — спросил я, обращаясь к ним.

— Я еще с недельку побуду, подожду, что скажет Российская прокуратура, — сказал Герасименко.

Костоев помедлил. Потом произнес:

— А я завтра же улечу. Мне здесь больше делать нечего. — Потом встал. — Да, завтра же в Москву, — сказал он так, будто принял важное решение.

После того как прокурор Герасименко был выведен из состава суда, заседания на некоторое время были прер­ваны. Причина веская: в процесс ввели сразу двоих пред­ставителей обвинения — А. Задорожного и А. Куюмджи, чтобы максимально обеспечить со­блюдение законности в ходе рассмотрения дела. На сей раз это были не ангажированные Костоевым люди и заседания суда продолжались более продуктивно, закончился непонятное противоборство между судьями и государственными обвинителями.

Тем не менее, сенсации не закончились. При оглашении обвинительного заключения по делу Чикатило один их двух гособвинителей А. Куюмджи заявил своему руководству, что отказывается поддерживать обвинение по эпизоду с убийством Закотновой, потому, что считает вину Чикатило в данном эпизоде недоказанной. Руководство пыталось припугнуть Куюмджи: ведь обвинение подписал лично Генпрокурор. Не удалось. Руководству пришлось выкручиваться: обвинение по этому эпизоду поддержал другой прокурор — А. Задорожный.

В то же время у стороны защиты имелись весьма веские доводы в невиновности Чикатило в данном преступлении.

Прямая речь. Адвокат М. Хабибуллин

 

… Вернемся к первому шахтинскому эпизоду, в декабре 1978 года. Основа обвинения — признание на предварительном следствии, хотя сведения поначалу не совпадают с фактами в части способа соверше­ния: не вспомнил о применении ножа. В дальнейшем противоречие было устранено, но вопрос и сомнение остались. В обвинительном за­ключении Чикатило охарактеризован как коварный и изощренный преступник. По мнению обвинения, он в общем плане был осведом­лен о направлении следствия и принимал меры, чтобы скрыть свою причастность. Значит, хладнокровен, внимателен, с хорошей па­мятью. Мог ли забыть способ совершения первого преступления? Мог ли он забыть, что и как произошло, когда, по мнению обвинения, он впервые стал на страшный путь убийств?

Вообще показания Чикати­ло производят впечатление, что он равнодушно соглашается со всеми вариантами выясняемых следствием событий. Во время следственного эксперимента говорит, что вышел из трамвая и в переулке заметил идущую девочку (не на остановке, а в переулке). На очной ставке с Гуренковой подтверждает ее показания: девочку встретил на оста­новке, где стояла и Гуренкова. На допросе во время предъявления окончательного обвинения: увидел ребенка одного на темной улице.

О доказанности вины Чикатило, по мнению обвинения, свидетель­ствуют:

1. Результаты следственного эксперимента. Видеозапись его иссле­довалась судом. Предназначенная объективно подтвердить, она по­рождает серьезные сомнения в правдивости признания. При входе во двор домовладения по пер. Межевому, 26, он говорит, что была «зем­лянка», теперь ее нет. То есть получается, что вместо прежнего стро­ения во дворе теперь другое строение. Тем не менее, все участники эксперимента входят в строение и продолжают проверку. Далее следователь спрашивает Чикатило, где он включал свет. Тот не может ска­зать, видимо, потому, что не знает, т.к. строение не то. А экспери­мент продолжается. Но остается без ответа вопрос: то ли строение на­ходилось во дворе по Межевому, 26, которое приобрел Чикатило? Ес­ли следственный эксперимент проведен в другом, то что он может подтвердить и какова в этом случае ценность признания?

2. Опознание по фотографии. Если допустить, что при опознании погибшей девочки по фотографии он находился в таком же состоянии равнодушной обреченности, как и при даче показаний, то и во время следственного эксперимента нельзя исключить как минимум возмож­ности следственной ошибки.

3. Наконец — показания свидетеля Гуренковой. На первый взгляд, ее рассказ в суде — важное свидетельство против Чикатило, отрицаю­щего свою вину. Так ли это в действительности?.. Ранний вечер само­го короткого дня в году, уже темно. Одинокая маленькая девочка на остановке. Девочку Гуренкова раньше видела и знала в лицо. Холод­но, а трамвая нет. Одно естественное желание и у Гуренковой, и, на­верно, у девочки — быстрей добраться домой. В круг освещения оста­новки входит мужчина и на глазах Гуренковой откровенно, но веж­ливо начинает приставать к девочке. Мужчина, очевидно, для девоч­ки посторонний, подошли они порознь, как говорит Гуренкова. Этот, что называется, тип улыбается, заговаривает с девочкой, боязливо посматривая на Гуренкову. Девочка реагирует отчужденно, не отвечает. Он куда-то приглашает — она идти не хочет. Гуренкова, по ее словам, встревожена. Поведение мужчины ей кажется подозритель­ным и опасным для девочки. Сцена эта происходит довольно долго. Какая естественная реакция на такую ситуацию нормального взрос­лого человека? Оградить ребенка от приставаний, тем более, что мужчина страха не внушал, и отправить или проводить девочку до­мой. Ну, как минимум, посадить в трамвай. Гуренкова, тем не менее, позволяет увести девочку: поступает непонятно и неестественно. Те­перь она говорит, что хорошо разглядела внешность мужчины, его одежду, обувь, их цвет, сумку в руках, бутылки вина в сумке, их ко­личество. Она говорит, что мужчина был в осеннем пальто, воротник поднят или застегнут не был, но был ли на шее шарф, сказать не мо­жет. Гуренкова говорит, что на опознании не сразу указала на Чика­тило потому, что напугалась его. Такое объяснение возможно. Но факт остается фактом, ему возможно и другое объяснение: не сразу указала потому, что не узнала. Анализ показаний Гуренковой приво­дит к выводу, что нельзя рассматривать как достоверный факт опи­санные ею события на остановке (этому мешает ее необъяснимое по­ведение). Мешает недоговоренность его описания, поведение на оч­ной ставке, наличие у мужчины предметов, с которыми никто никог­да его не видел: сумки с вином. Соседка по Межевому Сибирякова, все другие свидетели по делу говорят, что видели Чикатило всегда только с портфелем. И, наконец, нельзя считать фактом само присут­ствие Гуренковой на остановке трамвая 22 декабря 1978 года. Но об этом чуть позже.

…Собственноручное письменное признание своей вины. Аналогич­ные показания на допросе. Подтверждение показаний на месте. Опоз­нание погибшей по фотографии. Обличающие показания свидетелей. Отказ в суде от признания в убийстве Лены 3акотновой. Вот по такому пути сейчас идет мой подзащитный. Этот путь уже был однажды пройден человеком по имени Александр Кравченко. Он так же, как и Чикатило, писал признания, давал показания на следствии, подробно гово­рил о мотиве, способе и обстоятельствах совершения преступления. Как и Чикатило, во время следственного эксперимента, зафиксиро­ванного на фотопленку, подробно рассказывал о своих действиях и указывал место их совершения. По фотографии опознал погибшую. Против него так же свидетельствовали люди.

Давайте вспомним упоминаемых в этом деле, скажем, Каленика или Тяпкина. Ведь то же самое! Они до суда только не дошли. Мы тут слышим вывод обвинителей: только убийца может показать и знать точное место преступления. Каленик и Тяпкин показывали точное, и так же выходили на это место безошибочно. Те же аналогии орудий преступлений. Все это уже было. И показания Гуренковой по делу Кравченко объективно укладывались в схему объяснений самого Кравченко. То есть, они были косвенным подтверждением вины Кравченко. В 1978 году в самое ближайшее время после гибели Лены 3акотновой Гуренкова была допрошена следствием. И тогда она заявляла, что встреча на остановке с Леной произошла не 22 декабря 1978 года, а точ­но, говорит Гуренкова, 20 декабря. И не просто заявляла, но подробно объясняла, почему не может ошибиться: 21 декабря был выходной, а 20 декабря, я не могу ошибиться, несколько дней прошло, закончила работу в первую смену… Потому и нельзя считать фактом присутст­вие Гуренковой на остановке 22 декабря. И уж никак нельзя на осно­вании ее показаний обвинять».

Несмотря на противоречивые и явно недостаточные доказательства вины Чикатило в убийстве Е. Закотновой 15 октября 1992 года при оглашении приговора Ростовский областной  суд признал Чикатило виновным в совершении этого убийства. Но и на этом история не закончилась

В середине 1993 года приговор по делу Чикатило пришел на кассацию в Верховный суд РФ, где данный спорный эпизод отклонили как недоказанный.

Как итог этой эпопеи, в настоящее время (2009г.) уголовное дело об убийстве Е. Закотновой выделено в отдельное производство и по сей день пылится в архиве Шахтинского межрайонного следственного отдела СУ СКП РФ по Ростовской области. И сейчас так же как в 1978 году имя убийцы неизвестно.

Прошло уже более 30 лет за это время у следствия были 3 подозреваемых по этому делу

— Анатолий Григорьев, работник трамвайного парка. Анатолий, по пьяному делу, похвалился на работе, что это он убил девочку. Ему не поверили. Знали, что у Толика спьяну всегда фантазия просыпается. Так показывали потом его товарищи по работе. Григорьев под следствие не попал — 8 января 1979 года он покончил жизнь самоубийством, повесившись в квартире родственников в другом городе. Следствие установило потом, что Григорьев прочел об убийстве в городской газете и очень сожалел, что наболтал того, чего не было. Хотелось похвастаться перед мужиками. Приехав к родственникам после Нового года, он много пил и очень переживал, что оговорил себя и теперь его арестуют и расстреляют. А потом повесился в туалете.
— Александр Кравченко, 1953 года рождения, по приговору суда за убийство и изнасилование ребенка, он был осужден на 10 лет, но в 1976 году, за примерное поведение, освободился условно-досрочно. Работал в г. Шахты на стройке. Жил в доме № 19 по Межевому переулку. Повторно осужден за убийство в 1982 году Ростовским областным судом. В 1983 году по обвинению в убийстве Лены Закотновой расстрелян. Посмертно реабилитирован.

— Андрей Чикатило, 1936 года рождения, высшее образование, до 1984 года член КПСС, с 1970 года работал в сфере образования, с 1981 года снабженцем на предприятиях Ростовской области. Осужден Ростовским областным судом по обвинению в совершении более 50 убийств женщин и детей. Обвинение Чикатило в убийстве Е. Закотновой отклонено Верховным судом РФ. Расстрелян в 1994 году.

Вот и получается, что никто как бы и не виноват в убийстве маленькой девочки, но никого уже давно нет в живых. Поистине, неисповедимы пути российского правосудия.

Автор — Svan

Приговоры
Объявление
Ищем свидетелей, очевидцев или тех кто знает что-либо о событиях, имевших место в Ульяновске в 1987-1988 годах. Были убиты 2 девочки: Ольга Сазонова (Созонова) и Ольга Иванова. Убийства не были раскрыты, во всём городе началась паника.

Информации по этим делам очень мало, в рунете всего 2 статьи, причём с полярными точками зрения на произошедшее. Это одни из самых известных и страшных преступлений Ульяновска. Если у вас есть информация, вы что-то помните о тех событиях, вы были участником следствия или родственником жертв, следователей, то, пожалуйста, напишите на e-mail info@serial-killers.ru.

Цель сбора информации - более широкий обзор забытой темы, возможна съёмка документального фильма и написание новых статей.
Это интересно!
ssh account
v2ray
sms receive
sms receive
sms receive
slot gacor
https://maspasha.com/
slot gacor
https://punchermedia.site/
https://bkpsdm.tanahlautkab.go.id/galaxy/
max88
https://143.198.234.52/
sonic77