Товарищ убийца. Часть 2

 

Часть 1.

Часть 3.

«16 октября 1936 года. Я родился в селе Яблочное Ахтырского района Сумской области. Родился от голодных родителей и голодовал до 12 лет, когда впервые наелся хлеба. Мои отец и мать чуть не умерли с голоду в 1933 –34 гг. В 1933-м они потеряли своего старшего сына, моего брата Степана Романовича, которого нашли отчаявшиеся люди и съели с голодухи».

Начало жизненного пути Андрея Романовича Чикатило теряется в глубине и во мраке недавних десятилетий.

На долю нашей многострадальной страны выпало столько бедствий, столько бурь пронеслось над каждой ее крышей, что достоверно, по документам и письменным свидетельствам, восстановить события детства не старого еще человека – трудно неимоверно. Особенно если жил он в тех областях, где волна за волной прокатывались войны, всякий раз волоча за собой послевоенные бедствия. Но и в других местах сделать это непросто – по коллективному разгильдяйству и пренебрежению ко всякого рода бумаженциям. Тут вам не Швейцария какая-нибудь, где всякий раз, как только это нужно, находятся и записи в церковных книгах, и живые свидетели в здравом уме и трезвой памяти. На необъятных просторах бывшего Союза, ныне СНГ, и обычные справки для пенсии собрать – еще как намаешься.

Слишком много было у нас лихолетий: довоенное, военное, послевоенное…

В конце восьмидесятых годов умерли престарелые родители Андрея Романовича. Младшая его сестра – не самый надежный свидетель детских лет. Из села Яблочное семья уехала давно, и односельчане мало что могут сказать о них. Вот почему вернее всего будет следовать документу, который Чикатило написал собственноручно. Конечно, нельзя исключить, что в этом документе кое-что перепугано или переврано и кое-где – умышленно или по забывчивости – автор грешит против истины. Зато сведения из первых рук.

Озаглавлен документ скромно:

«Жизнеописание подсудимого А. Р. Чикатило – гражданина СССР, жертвы голодных моров и людоедства 1933 и 1947 годов, сталинских репрессий, застоя и кризиса перестройки».

В названии со всей очевидностью отразились три характерные черты, три ипостаси автора: во-первых, склонность к изящному слогу (филолог), во-вторых, политическая грамотность многолетнего подписчика партийной прессы (коммунист) и, в-третьих, естественное стремление приукрасить собственную личность (обвиняемый). Вполне понятно желание арестанта довести до власть предержащих именно те подробности своей биографии, которые если и не оправдают совершенные им преступления, то хотя бы объяснят их природу. Одно дело – злая воля, другое – объективные причины…

Не станем принимать его слова на веру безоговорочно, но, по крайней мере, выслушаем.

Вот, например, печальная и многократно повторяемая история несчастного старшего брата Степана Романовича. В страшный голод, прокатившийся по вине большевиков в начале тридцатых годов по Украине, действительно были случаи каннибализма. Они находят надежное историческое подтверждение, о них в последние годы достаточно много и откровенно писали.

Когда детство такое несчастное, когда убивают и съедают старшего брата, а тебя, несмышленыша, предупреждают – не ходи далеко от дома, и тебя, неровен час, съедят, – психика ведь калечится. Искривляется. И трудно предсказать, какие могут быть последствия. Пусть я преступник. Пусть. Ладно, согласен, я преступник.

Но сначала – я жертва.

Не лишено смысла.

Следователи, а потом и журналисты, прослышав версию о якобы съеденном братце, пошли по следам, но ничего такого не обнаружили. Ни в сохранившихся бумагах, ни в памяти односельчан. И о самом Степане никто не помнил. Установить, был ли он вообще, а если был, то правда ли, что исчез при подозрительных обстоятельствах, сейчас, скорее всего, невозможно.

Вполне можно допустить, что Чикатило лукавит лишь отчасти. Его родители, которые изо дня в день тяжко трудились, оставляя дома малых детей без присмотра, могли наказывать не покидать хаты, не уходить со двора, не то поймает и съест чужой дядька. Для пущей убедительности могли ввернуть что-нибудь и про мифического братца Степку. С точки зрения педагогики метод дурной. Но действенный.

«1941 – 44 гг. Помню ужасы детских лет, когда мы прятались от бомбежки и стрельбы в подвалах, карьерах, голодные и холодные сидели в канавах; перебежки под свист пуль; помню, как горела родная хата, и зверства фашистов.

Сентябрь 1944 г. – пошел в школу, в 1 класс – голодный и оборванный».

Этому можно верить. Деревенский ребенок с оккупированной территории знает о войне не из кинофильмов и не из романов.

«1947 – 48 гг. Разгар голодовки. Я был пухлый от голода вместе с матерью и сестричкой. Мы с сестричкой ползали но траве, ели калачики, ревели и выглядывали маму с колхозного поля, когда она принесет нам кусок черного хлеба».

Калачики – это трава такая, иначе просвирник, или мальва, некоторые ее виды употребляют в пищу, когда больше есть нечего; в России сказали бы – ели лебеду.

«В школе от голодных обмороков я падал под парту. Ходил в лохмотьях. Был предметом насмешек и не мог защититься. Был слишком стеснительным, робким, застенчивым. Если у меня в классе не было ручки или чернил, я просто сидел за партой и плакал. Иногда ученики говорили об этом учительнице. Та удивлялась: «Да что, у Андрея нет языка?!» Если мне надо было в туалет – я боялся отпроситься.

Вспоминаю, как с ужасом увидел, как увозили по улице умерших от голода – без гробов, замотанных в тряпки; и услышал разговоры о людоедстве.

Но я упорно, до потери сознания продолжал учиться. Много книг читал. Учеба мне давалась с трудом. Часто болела голова, кружилась. И внимание у меня было какое-то рассеянное. Мне и сейчас трудно сосредоточиться на чем-то».

Интересная деталь автобиографии. Со всей очевидностью она должна работать на версию будущего психического нездоровья: с раннего детства болела и кружилась голова. Может быть, так оно и было, но нельзя исключить и того, что автор подстилает соломки, дабы впоследствии ссылаться на травмированную детскую психику. Или хватается за соломинку?

«Я плохо видел написанное на доске – врожденная близорукость, сейчас у меня очки: – 4,0. Я боялся спросить, что написано на доске, плохо различал – нервничал, плакал. Очков у нас и не было в те годы, нас не проверяли на зрение, а потом с возрастом боялся клички «очкарик». Очки я стал носить только с тридцати лет, когда женился.

Так как в школе я не усваивал материал со слов учителя – по рассеянности, а с доски – по слепоте, то усиленно занимался дома самостоятельно, по учебникам. Так появились у меня скрытность, уединенность, отчужденность.

Когда меня дразнили «скелет» и били, преследовали, я прятался в свой огород – ждал, когда вечером поздно придет мама с работы, плакал и мечтал, что придет мой старший брат Степан и меня защитит.

Слезы обиды душили меня всю жизнь. Я стеснялся даже того, что появился на свет.

1949 год – 13 лет, 6 класс. Вспоминаю, как в те годы, в холодной хате – каждый раз, когда оставался в одиночестве, – становился на колени перед иконой о углу и молился: «Господи, верни мне папу!» И в 1949 году мой отец вернулся с войны. Больной, с туберкулезом легких, харкал кровью, лежал, стонал. Нужно было хорошее питание, а его не было. У матери тоже были частые головные боли, но в колхозе не лечили. И не знали болезней в то время.

Отец воевал с 1941 года. Поставили в окопы с пустыми руками: «Вот жди, как убьют товарища, тебе достанется винтовка». Вырвались из окружения. Партизанили, уничтожали врагов чем попало. Попал в плен. Работал у немцев в шахте.

Освободили американцы. После освобождения подвергся репрессиям, так как, по сталинским канонам, мог работать на немецкую и на американскую разведку. Больного направили на лесоразработки в Коми АССР, затем – в Чувашию».

Таких биографий, таких судеб сотни тысяч. Правда, о своем отце Андрей Романович пишет несколько схематично, как-то не от души, а по-книжному, и порой возникает ощущение, будто легенда придумана недавно, уже после того как ее автор стал подследственным. И на суде отец то и дело возникает в репликах обвиняемого как-то странно, точно сошел с лозунга или плаката: мы с батькой всю жизнь боролись за победу коммунизма во всемирном масштабе… мы с батькой как заспиваем «Распрягайте, хлопцы, кони…»

Могло быть и так.

«1950 год. Старался в учебе опережать товарищей. Участвовал в художественной самодеятельности. Правда, в коллективных формах – хор, литературно-музыкальный монтаж. Был редактором стенной газеты во всех классах. Оформлял всю документацию пионерского отряда, потом – комсомольской группы. В школе допоздна чертил пособия по разным предметам.

год. Закончил семь классов нашей семилетки. Летом работал в колхозе. Хотел поступить в ремесленное училище. Но не приняли по состоянию здоровья – худой и слепой. Я очень переживал».

Кажется, он решил бить на жалость. Знавшие его в раннем юношестве – односельчане, школьные товарищи – в один голос утверждают, что парень он был физически крепкий. Прозвище носил такое: Андрей-сила.

Что же до пионерско-комсомольской одержимости – нет причин сомневаться.

«Открыли впервые у нас восьмой класс, и я пошел в 8-й класс в родной школе. В одиночестве постоянно читал в витрине газету «Правда» возле конторы колхоза.

год. Летом работал в колхозе на кирпичном заводе. В печи завода однажды на меня обрушилась кладка кирпичной стены. Я дома долго лежал в крови. Болела голова. Тошнило, рвало. Со мной работали одноклассники Силенко, Коваленко.

1953 год. Умер Сталин. Был митинг. Я плакал и хотел съездить в Москву, но денег на билет не было. Мы тогда были очень идейными. Верили в скорую победу коммунизма во всем мире. Постоянно маршировали по улицам с песнями:

И как один умрем

В борьбе за это.

Летом я работал в совхозе имени Крупской. Убирали сено или солому конными граблями. Мои лошади с испугу меня понесли по дороге, я упал на железные прутья конных грабель. Меня волочило и било по каменной дороге. Очнулся в районной больнице с сотрясением мозга, лечился».

Опять о травмах головы. Возможно, сработает. Между двумя травмами – смерть вождя. Переживания и обстоятельства изложены правдиво. Мы сами, тогда подростки чуть моложе Андрея, ужасно переживали кончину вождя и учителя, и нам доводилось не раз и не два бывать на полевых работах, что приводило порой к травмам. Несколько настораживает упоминание в автобиографии повреждений только одного рода – травм головы. Однако каждый имеет право на защиту и пользуется им, как умеет.

«1954 год. Закончил десять классов. Хоть ходил я в старом, заштопанном, в латках костюме, но мне нравилась в 10 классе девушка, Лиля Барышева. Она жила в железнодорожной будке на станции – мы были у нее однажды с одноклассниками. Мне нравилось, как она играла роль партизанки в самодеятельном спектакле. Нравились ее скромность, женственность. Нас учили в школе возвышенной любви. Мне нравились веснушки на лице Лили. Какие у нее глаза, я не знаю, своими близорукими глазами я не мог в них заглянуть.

Но были у нас с Лилей и близкие отношения. Вплотную, рядом мы сидели однажды в кинотеатре, соединив плечи, затаив дыхание. Я боялся, чтобы наши одноклассники не заметили нас, что мы сидим не шелохнувшись. Я хотел всегда поговорить с Лилей или зайти к ней домой попутно, но никогда не посмел.

На нашей сельской улице сидели ребята и девчата. И я иногда, правда очень редко, был с ними. Дело в том, что я был единственным десятиклассником на двух этих улицах. Остальные работали в колхозе или бездельничали. Меня считали слитком грамотным. Я видел, как они играли, катались по траве, как ребята щупали девчат.

Но я мечтал о высокой любви, как в кино, в книгах. Если ко мне подсаживалась девушка, я стеснялся, боялся, не знал, как вести себя, робел, дрожал, старался подняться со скамейки. Родители всем детям ставили меня в пример: «Какой Андрей тихий, скромный, и учится в десятом классе, и дома работает, и в колхозе». А меня это бесило – я был одиноким, отчужденным. И я видел один выход – проявить себя в науках, в труде и ждать высокой любви».

Его бывшие одноклассники и вышедшие на пенсию учителя Ахтырской средней школы подтверждают эти слова – насколько помнят и насколько знают. Что же касается ожидания высокой любви, о котором 56-летний Андрей Чикатило сообщает чуть старомодным слогом, то оно вполне соответствует официальному стилю эпохи: нас учили, какая любовь правильная, а какая – порочная.

Полагаем, что эти подробности будут не лишними. Читатель, без всяких сомнений, давно уже совместил в одном лице дядьку в вагоне, дедушку, учителя, филолога, очкарика, филателиста, начальника отдела снабжения – и Андрея Романовича Чикатило, который обвиняется в 53 убийствах, совершенных с особой жестокостью. Чтобы залезть в его душу и разум, если можно назвать такими хорошими словами темный внутренний мир, полезно знать об индивиде как можно больше. Психологический – и психиатрический – портрет лепится из деталей, которыми в иных обстоятельствах можно бы и пренебречь.

Обстоятельства, увы, не иные, а такие, какие они есть. И, пересилив себя, не станем опускать подробности, сколь гадкими они ни казались бы.

«Но весной 1954 года, в 10 классе, я однажды сорвался. К нам во двор зашла Таня Бала, тринадцати лет. Из-под платья у нее выглядывали синие панталоны. Она спрашивала сестру, которой в то время не было дома. Я ей сказал об этом, но она не уходила. Тогда я толкнул ее, повалил, а сам лег на нее. Это было под деревьями. Я ее не раздевал, не трогал и сам

не раздевался. Но только я лег на нее, как у меня наступило семяизвержение…»

Вот тебе и возвышенная любовь! Правда, у классиков прошлых веков подобные случаи, кажется, не описаны (что не означает, будто в те времена их не было, – еще как было!). Однако не все происходящее становится предметом литературы.

Обратите внимание на оборот: «У меня наступило семяизвержение». Он повторит его множество раз, вспоминая совсем иные шалости. Смертоубийственные.

«Я очень переживал эту свою слабость, хотя никто этого не видел. И после этого несчастья я решил укротить свою плоть, свои низменные побуждения. Затем написал клятву: «Pizda – орган размножения человека. Клянусь не трогать ничьей, кроме своей жены». Клятву спрятал в укромном месте».

Как явственно сквозь мотивы укрощения плоти проглядывает откровенное вожделение! Именно здесь – до тюрьмы один-единственный раз, насколько нам известно, – Андрей Романович, тогда еще просто Андрей, употребил нецензурное слово, начертав его латинскими буквами. Впоследствии он и этого себе не позволял. Если не удавалось избежать сексуальных тем, изъяснялся исключительно эвфемизмами. Деликатно.

«В то время я очень много читал. Особенно любил книжки про партизан, боготворил «Молодую гвардию». Выучив уроки письменные и устные, я чертил таблицы. У меня были два любимых занятия. В средних классах я решил изобразить бесконечный ряд порядковых чисел и написал почти до миллиона. В восьмом классе решил сделать подробный атлас, по всем областям и районам. В учебнике географии на каждой странице у меня была написана фамилия генсека этой страны, так как я был убежден, что коммунизм уже наступает».

Всех нас заставляли зубрить имена видных деятелей коммунистического и рабочего движения. Этот бред надлежало знать назубок, когда принимали не то что в партию – в комсомол, а может быть, даже в пионеры, десяти лет от роду. И потом, когда выпадало распределяемое сверху счастье съездить за границу, то в райкоме, прежде чем выпустить (как они говорили – «дать добро»), то и дело вопрошали: а кто возглавляет коммунистическую партию Румынии? Монголии? Уругвая? – словно от этого и только от этого зависит твоя политическая благонадежность. Стоишь перед маразматиками с чуть ли не дореволюционным партийным стажем и мучительно вспоминаешь: товарищ… как его… дай Бог памяти… И откуда-то из подсознания – о счастье! – выплывает фамилия, словно приклеенная к названию той страны, куда тебя посылает родина. И выговариваешь ее по слогам, непременно путая ударение, но это уже сущие пустяки, ибо маразматики тоже не знают, куда его ставит».

До чего же совершенен человеческий мозг, как хороши его защитные механизмы! Вышел из райкома-горкома, и напрочь вылетели из головы фамилии знатных коммунистов. Императоров из учебника истории, какого-нибудь Фридриха Барбароссу до старости помнишь, а эти – фьюить! До следующей поездки или до следующего приема куда-нибудь, во что-нибудь. Ну, кто сейчас помнит имя главного коммуниста Парагвая при кровавом диктаторе Стресснере? Вождя прогрессивных сил при президенте Сукарно?

У всех нормальных молодых людей имена партийных лидеров вылетали из головы горохом, за ненадобностью. Андрей их записывал в учебник географии.

И еще на один мотив обратим внимание: то и дело Чикатило обращается к партизанской теме. В какой роли покорила его Лиля Барышева? Про кого он любил читать книжки? Помимо «Молодой гвардии» среди любимых книг упомянул он в интервью напрочь забытые сейчас романы «Подпольный обком действует» и «В плавнях» – о подпольщиках, о партизанах. При всяком удобном случае вспоминает партизанское прошлое своего отца. Что это – тяга закомплексованного парня к героике? В партизанщине переплетаются скрытность и вольница, тайное и бесшабашное, дисциплина и вседозволенность. Взрослеющий юнец, озабоченный мировыми проблемами и собственной сексуальной жизнью, – не в этом ли виделось ему раскрепощение?

А три десятилетия спустя неосуществленные мечтания вылились в жуткий жертвенный ритуал над неостывшим еще мальчишеским трупом…

 

Андрея Чикатило не раз исследовали психиатры, сексопатологи, психологи. Среди несхожих точек зрения, высказанных специалистами, была и такая: его нельзя казнить. Даже если закон позволяет – нельзя. Необходимо сохранить этот продукт фальши, жестокости, бесчеловечности и фарисейства. Оставить в живых для детальных исследований, дабы избежать распространения психической заразы, рядом с которой СПИД покажется ненамного страшнее неприличных насекомых, по поводу которых Андрей Романович обращался за советом к даме-провизору в аптеке на улице Энгельса.

Состоится ли такое исследование? Не верится. Чикатило отвечает за свои поступки – так говорит экспертиза.

Все это так. Но кто бы объяснил хоть в общих чертах, как и почему робкий деревенский паренек, наверное, не без способностей и хороших задатков, сподобился называться преступником века?

Не полагаясь на собственные силы, мы попросили профессионала составить психологический портрет Андрея Чикатило. И для этого пригласили в Ростов-на-Дону доктора Дмитрия Юрьевича Вельтищева, известного московского психиатра и психоаналитика. Нашему эксперту была предоставлена возможность познакомиться со всеми доступными материалами и понаблюдать за подсудимым во время суда. Передав нам свое краткое заключение, доктор Вельтищев просил ни в коем случае не считать его соображения истиной в последней инстанции, а тем более подтверждением или, напротив, опровержением ранее состоявшихся экспертиз. Профессиональная зарисовка, набросок к психологическому портрету, не более.

Вот цитата из заметок доктора Вельтищева:

«С детских лет характер Ч. отличался замкнутостью, повышенной ранимостью, сенситивностью и тревожностью. Трудности контактов со сверстниками, особенно с девочками, боязнь попроситься в туалет во время уроков, обратиться к незнакомым людям были связаны с переживаниями собственной неполноценности, которые компенсировались необычными увлечениями: рисованием карт, построением численных рядов, – а позднее увлечением идеями сталинизма, переписыванием имен коммунистических вождей. В своих фантазиях он представлял себя генеральным секретарем партии, выступающим с трибуны. Переживание враждебности окружающего порождало чувство ненависти, возрастающее с годами. Постепенно стирались депрессивные состояния – с проявлением бессильной ярости, переживанием чувства обиды и ощущении собственной неполноценности. Началась переоценка собственной личности, появились мысли о собственной исключительности. Наиболее ярко это прослеживается в подростковом возрасте, когда возникшее чувство неполноценности, связанное с неудачным сексуальным опытом, компенсировалось повышенным интересом к учебе, увлечением марксистской философией, ожиданием скорого коммунизма как избавления от несправедливости и враждебности окружающего мира».

Проследуем дальше, вдоль жизненного пути юноши Андрея.

Немногие мальчики из сел и маленьких городков успешно заканчивали в те годы десятилетку: чтобы работать в колхозе, МТС или на местной фабрике, среднее образование ни к чему. Только время тратить и мозги сушить. Но для тех, кто получил аттестат, столь же естественно было не оставаться в глуши, а двигать в культурные центры и поступать там в высшие учебные заведения.

Андрей Чикатило сразу сделал крупную ставку – поехал в Москву и подал документы не во второразрядный институт, а на юридический факультет Московского государственного университета имени Ломоносова.

Привилегированный факультет самого престижного в стране университета.

В своей украинской провинции, напичканный идеями о всеобщем равенстве в первом на земле социалистическом государстве, он, возможно, не понимал степени риска. Сумской пединститут был несравненно доступнее, но человек, воображающий себя генеральным секретарем всех советских коммунистов, не вправе размениваться на провинциальные вузы.

Он утверждает, что преодолел все конкурсные испытания, сдал экзамены только на «хорошо» и «отлично», однако принят не был – по его словам, из-за репрессированного отца – партизана. То есть по политическим мотивам.

Такое вполне могло произойти. И происходило. И отшибало начисто политические мечтания у большинства. У Андрея Чикатило не отшибло.

А что, если бы его все-таки приняли?

Настойчивый в учении сельский парень, преданный коммунистической идее, даже будь он не семи пядей во лбу, имел все шансы на благополучную карьеру (в чем без труда можно убедиться на многочисленных примерах недавних коммунистических, а ныне благопристойно демократических лидеров). При его целеустремленности, при фанатичной вере и знании имен выдающихся коммунистов всех времен и народов да при удачном раскладе – кто знает, вдруг бы осуществилась юношеская мечта? Можно подумать, что Леонид Ильич или Константин Устинович звезды с неба хватали…

И звучит вполне прилично: Андрей Романович Чикатило, генеральный секретарь ЦК КПСС. Образование – высшее, юридическое, уроженец Сумской области, женат, двое детей. Член КПСС с 1959 года. Все как надо.

А что, неплохого генсека получила бы ленинская партия. Не хуже многих других. Как раз в восьмидесятые годы, ближе к своему пятидесятилетию, вошел бы он в полную силу и, вместо того чтобы с ножом и веревкой в портфеле шастать по пригородным вокзалам, сидел бы в президиуме, вручал переходящие знамена, обнимался с Фиделем Кастро… И где была бы тогда перестройка и все, что после нее и вместо нее?

Приятно, знаете ли, пофилософствовать за чашкой кофе, ничем особенно не рискуя. История, однако, не знает сослагательного наклонения. Андрея Чикатило не приняли на юридический факультет. Он вернулся домой и поступил в Ахтырское техническое училище связи.

И этот путь был для него закрыт. Верный политическим убеждениям и упорный в учебе, Андрей Чикатило оказался недостаточно целеустремленным: от высокой цели его постоянно отвлекали характерные для юношеского возраста терзания плоти.

До нас дошло относящееся к 1955 году свидетельство его сверстницы, имя которой мы не считаем возможным назвать; она жила тоже в селе Яблочное, через дом от семьи Чикатило.

Девочка была дружна с сестрой Андрея. На него самого она обратила внимание, когда он вернулся из Москвы, не поступив в университет. Высокий, темно-русый, с приятной внешностью, начитанный. Не повезло в Москве, но это пустяки, жизнь только начинается.

Молодые люди стали встречаться и были неразлучны полтора месяца. В юности это большой срок. Он был ласковый и добрый, вспоминает женщина (сегодня ей за пятьдесят), но когда они решили наконец перейти в своих отношениях последнюю черту, Андрей потерпел неудачу. Она показалась ему более сокрушительной, чем провал на вступительных экзаменах.

У него ничего не получилось.

Эко дело! В юности такое бывает сплошь и рядом, и не только в юности. Лишь последний хвастун станет утверждать, что никогда не знал поражений.

Но в юности это воспринимается острее. Несоразмерно истинному значению неудачи.

Они попробовали снова – на лугу по дороге в соседнее село. Народу ни души, тепло, трава высокая, птички ноют… хорошо… И опять ничего не вышло.

И в третий раз тоже.

Пусть же новый учебный год явится значительным шагом в осуществлении мечты ребят – быть нужным, полезным любимой Родине!

Наверное, он очень ей нравился, если половое бессилие она списывала на застенчивость и скромность.

Тривиальное нарушение здоровья, вот что у него было, нарушение многократно описанное, хорошо изученное, встречающееся гораздо чаще, чем полагают несведущие люди.

Комиссия сексопатологов Московского института психиатрии Минздрава России сделала такое заключение: «У Чикатило А.Р. выявлена слабая половая конституция на фоке органического снижения порогов возбудимости центров эякуляции. Этим обусловлено легкое достижение семяизвержения (без дополнительной стимуляции половых органов, без полового акта) при сексуально значимых действиях».

Можно только пожалеть молодоженов. Они не имели представления, как им поступить. Им негде было получить консультацию. Да они и не думали обращаться к врачам. Жили, как живется. Плохо ли, хорошо – но семьей. Есть и другие радости в семейной жизни.

Супругов можно пожалеть. И ее, и его. А его жертвы? Довольно ли будет жалости? Лет десять назад мы имели удовольствие познакомиться с блестящим рижским хирургом Виктором Калнберзом, директором Латвийского института травматологии и ортопедии. Он принимал нас в кабинете, увешанном фотопортретами с автографами. Многие лица узнавались сразу – актеры, писатели, политики. «Это конфиденциально», – предупредил нас профессор. Мы стали читать надписи на фотографиях: спасибо за возвращенную молодость… спасибо за продолжение мужского счастья… спасибо… спасибо… И по наивности спросили: неужто все эти знаменитости ломали себе руки и ноги? Профессор вообще-то большой специалист по лечению травм, но про руки и ноги этих пациентов он сказать ничего не мог. Достоверно он знал только о том их органе, от которого в немалой степени зависит мужское счастье. В некоторых случаях он знал, как его отремонтировать хирургическим путем. Эндофаллопротезирование – так это называется. Помогает не всегда, но тем не менее…

Вряд ли можно предположить, что рижский профессор с мировым именем сумеет принять тысячи обездоленных и обделенных судьбой парней и мужиков. Но есть же и другие врачи, пусть не с такой славой. И невдомек несчастным, что подлечивается и ремонтируется их мужское достоинство, что это – болезнь, с которой надо обращаться к врачу. Однако система воспитания долгие годы была такой, что все, относящееся к половой сфере, считалось срамным, постыдным, не подлежащим обсуждению. А обратись тогда молодой муж – по своей ли инициативе, по настоянию жены – к приличному специалисту, глядишь, иначе бы обернулась вся его жизнь. До поста генсека он, наверное, все же не добрался бы, но и на тропу людоеда не вышел.

Все это, однако, из зыбкой сферы предположений. Вернемся к фактам.

Редкие удачи на супружеском ложе – по признанию обоих супругов – обернулись родительским счастьем. В 1965 году родилась дочь Люда – вылитый отец, в 1969-м сын Юра – весь в мать. Так часто бывает. И говорят – к счастью…

Незадолго до рождения дочери Андрей Романович поступил на филологический факультет Ростовского университета. Ему было тогда под тридцать. Бросить работу он не мог, надо кормить семью, и он поступил на заочное отделение. Учился вечерами, после работы. На общение с сослуживцами и соседями, на времяпрепровождение, обычное в провинциальных городках, сил просто не оставалось. Андрей Романович заслужил репутацию человека замкнутого и молчаливого. Возможно, он и был таким. Но даже окажись у него свободное время, вряд ли он стал бы общаться с этой публикой. Он человек современный, начитанный, стремящийся к образованию, без пяти минут специалист с университетским дипломом, внештатный корреспондент газеты.

Чтобы показать пропасть, которая отделяет его от приятелей юности, он говорил им при встречах, что давно закончил университет, защитил кандидатскую диссертацию и испытывает тягу к педагогической работе. Приятели выслушивали его, особенно не удивляясь: все может быть. И диссертацию защитить нынче не фокус.

Чем ближе был заветный диплом филолога, тем больше тяготила Андрея Романовича его служба в радиоузле, не очень-то престижная для человека его полета. И он меняет работу. В первый и последний раз в своей жизни он занимает пост, который можно занять только с согласия районного комитета партии. Пусть и невелика должность, однако номенклатурная: председатель районного комитета по делам физкультуры и спорта.

Из этой точки в самом низу административно-партийной иерархии его партийная карьера еще могла пойти по восходящей, но не настолько высоко, как виделось ему в юношеских мечтах. Поздновато занял номенклатурный пост товарищ Чикатило А. Р., аж в тридцать четыре года. В головной вагой он со всей очевидностью не успел, однако вполне еще мог зацепиться за хвостовые, и партийный поезд, если не тормознуть где-нибудь по недомыслию, мог бы довезти его до станции назначения весьма почтенной. С малых районных постов начинались многие партийные карьеры.

Он еще не потерял последнего шанса.

Но и не смог им воспользоваться.

Черная персональная «Волга» с услужливым шофером районному физкультурному начальству, конечно, не полагалась. У Андрея Романовича был мотоцикл. На нем он и колесил по стадионам и спортивным площадкам своего сельского района, заботясь о спортивной жизни подрастающего поколения. О том, чтобы воспитать в Родионовке хоть одного чемпиона мира, и речи не заходило. Председателю приходилось общаться с чемпионами школ и юношеских спартакиад. Он окунулся в мир подростков и в нем почувствовал себя уютно. Этот мир ему понравился.

Подростки тоже его привлекали. По-разному.

В районной газете «Знамя» он излагал официальную версию:

ЮНОСТЬ ДЕРЖИТ ЭКЗАМЕН

Наше государство проявляет постоянную заботу о физическом воспитании молодежи. В Постановлении ЦК КПСС «О 50-летии ВЛКСМ и задачах коммунистического воспитания молодежи» подчеркивается, что комсомол призван (далее подробно перечисляется, что подчеркивает ЦК КПСС и что призван делать комсомол)… быть ведущей силой развития физической культуры и спорта, а комсомольцы активными участниками массового физкультурного движения (после чего следует информации о достижениях сельских спортсменов в выжимании гири, беге, толкании ядра, подтягивании на перекладине и стрельбе)… Метко стреляли ребята из колхоза «Рассвет» В. Дудка и Л. Матыченко. (По-партийному грамотно дозируя позитивную и негативную информацию, физкультурный публицист завершает статью строго.)… К сожалению не все комсомольцы приняли участие в проведении этого важного мероприятия. Секретари комсомольских организаций колхозов «Родина» и «Россия» не обеспечили явку своих комсомольцев для сдачи спортивных зачетов.

Это – из июльского «Знамени» за 1970 год. Следующий обнаруженный нами след, который Чикатило оставил в журналистике, посвящен иным проблемам, более жизненным.

«КОЛЬЦО» — ЭТО ХОРОШО!

Пассажирское автохозяйство ввело новый маршрут – «Кольцо». Эта новинка с одобрением встречена населением. Жители поселка шахты «Несветаевская» для поездки в центр теперь не тратят 40 минут, как раньше: автобус идет через Михайло-Леонтьевскую 20 минут.

Эту заметку за ее краткостью мы привели целиком, от первого слова до последнего. Напечатана она в ноябре 1971 года, но уже в другой газете – не в родионовском «Знамени», а в новошахтинском «Знамени шахтера».

Богатая фантазия у деятелей партийной печати. Как это только они не путали свои газеты?

Сменить же печатный орган нашего корреспондента заставили жизненные обстоятельства. Между цитированными выше публикациями в его жизни произошли значительные события:

—       он закончил университет;

—       он так и не достиг успехов на партийном поприще;

—       он счел физкультурно-спортивную деятельность неперспективной и оставил ее навсегда;

—       он переехал в город Новошахтинск;

—       он стал педагогом.

Его криминальная биография начинается отсюда.

p>

Его криминальная биография начинается с учительства.

Сама фраза звучит парадоксом, но это так.

Оставив спортивно-партийную стезю, он решает посвятить себя преподаванию русского языка и литературы. Для человека, окончившего университет, вполне естественно искать себе работу по новой специальности. В семидесятом году Андрей Романович Чикатило в соответствии с только что выданным дипломом стал школьным учителем.

Однако для смены профессии была у него по меньшей мере еще одна причина.

На спортивных соревнованиях, разглядывая разгоряченных бегунов и бегуний, толкателей и толкательниц, волейболистов и волейболисток, он, поначалу сам того не замечая, стал все более возбуждаться от вида полуобнаженных молодых тел. Его волновал запах пота в раздевалках и разбросанная на деревянных скамейках одежда. Девочки с едва намеченной под спортивной майкой грудью, узкобедрые мальчики с длинными ногами… Ему противна была мысль, что рано или поздно соревнования окончатся и придется возвращаться в свой кабинетик районного председателя. Его тянуло вслед за подопечными. В общежития, в училища, в школы.

Он колебался недолго.

Новошахтинской школе-интернату №32 требовался учитель его специальности, и Андрея Романовича Чикатило, человека солидного, пусть и без педагогического опыта, но уже работавшего с детьми, взяли на работу охотно.

В трудовой книжке Андрея Романовича соседствуют две записи: 15 августа 1970 г. принят завучем в школу-интернат №32 г. Новошахтинска; 1 сентября 1970 г. переведен учителем русского языка и литературы. Может быть, сразу не нашлось вакансии учителя словесности, а через две недели, когда учебный год начался, кто-то из словесников на работу не вышел. Или была какая-то другая причина… Так или иначе, это первые «педагогические» записи и его трудовой книжке.

Трудовая книжка! Второй паспорт советского человека, сопровождающий его всю жизнь с начала общественной полезной деятельности и до пенсии. Без нее не возьмут на работу, без нее не дадут пенсии. Без нее ты – ничто, лицо без определенных занятий, деклассированный элемент. Не приведи Господь потерять – беги собирай справки по старым местам службы, доказывай, что ты не дармоед без трудовой биографии, а трудяга, как всякий добропорядочный советский человек.

Приходишь в отдел кадров на новое место, а там сидит отставной полковник, гэбэшный стукач, да не тайный, а всем известный, стучит в открытую, по должности. И берет он у тебя трудовую книжку, листает не торопясь, а там, на линованных страничках, вся твоя подноготная: где служил, как служил, за что уволен. Если по собственному желанию – это еще ничего, по сокращению штатов – уже подозрительно — хорошего работника не сократят, а хуже всего по статье: это уже волчий билет.

И не пожалуешься, потому что все по закону: в этой самой книжке напечатано особое постановление Совнаркома, подписанное всесоюзной «железной задницей», самим Вячеславом Михайловичем Молотовым…

В общем, приняли Андрея Романовича на работу в школу-интернат и попал он в свою стихию.

Как хорошо, наверное, ему было, разбирая перед равнодушным к словесности классом образ Евгения Онегина и Пьера Безухова, пройти по классной комнате, положить ученице руку на плечо, обтянутое коричневой школьной формой и снять руку так, чтобы она, словно нечаянно, скользнула груди, ощутила выпуклость под грубой тканью. Как хорошо объясняя глагольные формы, обвести класс глазами, подмечая раздвинутые коленки под короткими школьными юбочками. Как хорошо, записывая отметку в дневник, невзначай коснуться розовой ладошки…

Плохо только то, что от видений и касаний мгновенно вылетали из головы литературные образы и правила грамматики. Единственное, чего хотелось неудержимо, – схватить ученицу в охапку, мять ее, тискать, сдирать с нее фартук, платье и то тайное и манящее, что под ним.

«Так на чем я остановился, друзья?» – спрашивал он у учеников, усилием воли стряхнув наваждение и пытаясь погрузиться опять в стихию великой русской литературы.

По отзывам коллег, он в это время казался каким-то вялым, замкнутым. Ученики не принимали его всерьез, мальчишки в открытую курили при нем в классе. Чуть не целый урок он мог простоять молча у доски, заложив руки за спину и слегка раскачиваясь. За это прозвали его Антенной.

Дети подмечали и несколько навязчивую ласковость нового учителя. Узнали о ней и коллеги. Но особого значения поначалу не придали, у каждого могут быть свои чудачества. И когда освободилась директорская должность, молодой педагог с университетским дипломом и партийным билетом показался самым подходящим кандидатом на вакансию. Его назначили исполнять обязанности директора и утвердили бы в этой должности, если бы не рассеянность Андрея Романовича. Она невероятно мешала делу. Он все на свете забывал и путал, запросто мог пропустить совещание в районном отделе народного образования, а то и в райкоме партии, – такой грех начальство не прощает. Да и самому Андрею Романовичу не по душе пришлась директорская должность, лишавшая его возможности живого общения с детьми. Исполняющим обязанности он пробыл недолго и с большой охотой перешел на должность воспитателя.

Щуку бросили в реку. Филолог Чикатило не раз цитировал своим воспитанникам это крылатое выражение знаменитого баснописца.

Из записок психиатра Дмитрия Вельтищева: «Во время работы преподавателем и воспитателем изменилась сексуальная направленность – наряду с аутоэротизмом он испытывал сексуальное удовлетворение от разглядывания, ощупывания девочек, а в последующем и мальчиков. Стал замечать, что сексуальное возбуждение резко возрастает при сопротивлении и криках партнера. Обычные сексуальные контакты не приносили удовлетворения, отмечалась слабость эрекции, ускоренная эякуляция. Выявилась амбивалентность сексуальности – влечение, любовь и ненависть, стремление унизить, причинить боль определили дальнейшее развитие садизма. Сексуальные действия постепенно освобождались от переживаний стыда и вины, нарастала эмоциональная холодность, раздвоение личности».

Стыд остался в прошлом. Можно представить, как, присаживаясь к девочкам за парту, якобы для того чтобы помочь с домашним заданием, он без малейшего стеснения клал руку на грудь, на коленки. Завел манеру неожиданно появляться в спальне по вечерам, когда девочки раздевались перед сном. Подымался страшный визг, а он стоял, безмолвный и неподвижный, пялился через очки на полуодетых своих воспитанниц, и сквозь стекла сверкали его безумные, ошалевшие от страсти глаза. Потом он резко поворачивался и уходил.

Девочки хорошо знали причуды своего воспитателя. И для педагогов они не были секретом (то, что мягко обозначено здесь как «причуды», они называли своими именами). Многие видели, что учитель русского языка разгуливает по интернату с руками в карманах, и руки непрерывно движутся, теребя сами знаете что. Мальчишки чуть не в лицо называли его «карманным бильярдистом» – прозвище у подростков ходовое, но редко употребляемое по отношению к взрослым.

Всего этого оказалось мало для того, чтобы погнать его вон, от детей подальше. Потребовались два звонких скандала, прежде чем его поведение получило если не оценку, то по меньшей мере огласку.

Теплым майским днем 1973 года воспитатель школы-интерната Андрей Романович Чикатило повел своих воспитанников купаться на водоем у Кошкинской плотины. Дети быстро разделись и с визгом и гамом полезли в воду. Одни плескались у берега, другие заплывали подальше, что, впрочем, не беспокоило воспитателя: не так уж там и глубоко. Сам он тоже разделся, но остался на берегу. Крупный, жилистый, успевший к концу мая изрядно загореть, он сидел в черных синтетических плавках у самой кромки воды, переводя взгляд с одной воспитанницы на другую. Чаще всего задерживал он свой взор на четырнадцатилетней Любе Костиной: из всех девочек в классе она была самой развитой и ее формы, пока еще достаточно скромные, казались ему многообещающими.

Люба как раз стояла по щиколотку в воде и натягивала резиновую шапочку. Вода, еще не совсем прогревшаяся, казалась ей слишком холодной, и она не решалась окунуться и поплыть. Купальник, купленный, вероятно, в прошлом году, был ей заметно мал. В этом возрасте девочки не просто растут, они взрослеют. Голубые купальные трусы обтянули округлившийся задик, а чуть пониже, на белой, не тронутой солнцем коже, виднелся розовый след от белья.

Воспитателю жутко, непреодолимо остро захотелось провести пальцем по этому следу. Подняться выше и запустить руку под трусы.

Ему было тогда неполных тридцать семь лет. Он очень любил своих детей – и мальчика, и девочку. Совсем другой любовью, но – любил же.

– Пойди сюда, – негромко сказал он Любе. – Я тебе что-то скажу…

– А ну вас, Андрей Романыч!

На природе, не в классных стенах, дети могут ответить воспитателю и так, не по форме.

Люба решилась наконец и бросилась в воду, подымая брызги. И поплыла от берега, медленно, по-собачьи.

– А вот я сейчас тебя догоню! – игриво произнес воспитатель. Не столько для нее, сколько для ребят, которые могли слышать их разговор.

Он еще пытался контролировать себя, но уже знал, что не удержится.

Тешил себя надеждой, что все удастся обернуть невинной пляжной шуткой.

Он с разбегу бросился в воду и поплыл саженками, загребал воду большими кистями. Из него мог бы получиться неплохой пловец.

В несколько гребков он настиг девочку и ухватил ее за скользкую в воде талию. Люба стала вырываться, дрыгая ногами и руками, но без испуга, а весело, не ожидая ничего дурного. «Отпустите, – кричала она, – отпустите, не то утону!»

Он и не думал отпускать. Не хотел отпускать. Не мог. На него накатило.

Обеими руками он ухватил под водой ее грудь и стал мять, сначала несильно, с каким-то еще намеком на ласку, а потом сжал, сдавил остервенело. Люба поначалу не очень-то испугалась, мальчишки уже приступали к ней, и она их всегда отшивала, но когда учитель стиснул ее так, что перехватило дыхание, она поняла, что сейчас все иначе. Всерьез.

Она пыталась отбиться от него, просила отпустить. Хлебнула воды, закашлялась. Он же бормотал что-то невнятное, лишь бы протянуть время, а сам, крепко прижав ее к себе левой рукой, правой сжимал бедра, ягодицы, лез под трусы…

Внезапно она почувствовала резкую боль: большая жесткая рука уже не тискала ее тело, а рвала его, терзала. Она закричала, и крик ее был слышен на берегу.

А он, не выпуская девочку из рук и отталкивая ее все дальше от берега, просил кричать громче.

Потом вдруг вытянулся в воде, будто тело его свела судорога, и отпустил Любу.

На мелководье ее, плачущую, подхватили подруги и увели от воды. Она лежала на согретой солнцем траве и стонала от боли, размазывала слезы по лицу.

Он вышел из воды минут через десять. Ни на кого не обращая внимания, быстро оделся и исчез.

Вполне возможно, что и на сей раз воспитатель интерната вышел бы из воды сухим.

Заплыв этот, более чем необычный, видели все Любины одноклассники. О происшедшем в тот же день узнали родители. Девочка получила серьезную травму, когда ее терзали жилистые руки педагога. Однако на многое в его поступках закрывали глаза. Закрыли бы и на этот раз. Посчитали бы мелкой шалостью.

Но весенний месяц май сыграл с ним злую шутку. Накатила на Андрея Романовича злая похоть, лишила его разума, и пошел он в разнос.

Через несколько дней, в самом конце мая, педагог и воспитатель Чикатило оставил в классе после уроков свою ученицу Тоню Гульцеву, чтобы проверить ее не очень прочные знания русского языка и литературы. В педагогической практике дело обыденное, внимания не привлекающее. Трудно сказать, собирался ли он и в самом деле заниматься русским языком или заранее планировал ублажить свою похоть, но не вышло ни того, ни другого.

Вышел конфуз.

Усадив девочку за парту, Андрей Романович велел ей раскрыть учебник и решительно направился к двери. Запер дверь на ключ, спрятал его в карман и только после этого вернулся к ученице.

Дальнейшее – в ее изложении: «Сел ко мне за парту, стал обнимать, целовать… хватал руками за грудь, пытался снять с меня трусы. Я испугалась, отталкивала его, сопротивлялась. Он поцарапал мне ноги, бедра… Он пошел открывать дверь. Воспользовавшись этим, я выпрыгнула в окно».

Весьма любопытно, что именно эта шалость педагога, не имевшая сколь-либо серьезных последствий, отчего-то всплывала на поверхность всякий раз, когда правоохранительные органы встречались с подозреваемым гражданином Чикатило лицом к лицу.

Вскоре после убийства Леночки Закотновой, в январе 1979 года, когда расследование только начиналось, филолог находился под подозрением, а версию Кравченко еще толком не раскручивали, – в те дни на допросах Андрей Романович лгал милиции, будто семиклассницу Тоню Гульцеву он запер в классной комнате единственно по той причине, чтобы она не отвлекалась от занятий, а сам направился в учительскую по каким-то педагогическим надобностям. Вернувшись же, ученицы в классе не нашел.

Когда его задержали в сентябре 1984 года, чтобы вскоре отпустить, он нехотя признался: «В школе-интернате у меня был неприятный случай… Я допустил недозволенные действия по отношению к ученице».

На последнем следствии в 1991 году он рассказывает о том же случае по-иному и с подробностями: «Занимаясь с ней, я обратил внимание на то, что у нее задралось платье и видны были трусики и голые ноги… Эта картина меня возбудила и… появилось страстное желание потрогать руками ее груди, ноги, бедра, половые органы. Она сопротивлялась, отталкивала и кричала. Когда она стала кричать… я оставил ее… Об этом факте узнал директор интерната, и я вынужден был уйти с этой работы. Какой-либо другой мысли по отношению к Гульцевой, кроме как совершения в отношении нее развратных действий и получения от этого полового удовлетворения, я не имел…»

Какая память на собственную похоть! Ведь восемнадцать лет прошло, а он помнит, что видел и как хотел.

Этот человек потрясающе любит себя и лелеет в себе вожделение. В памяти, в ожиданиях. Кажется, он еще верит, что будет у него возможность бросать алчные взоры на голые детские ноги и шарить под юбками.

Будем все же держать в памяти, что последнее признание относится к тому времени, когда Андрей Чикатило уже находился в следственном изоляторе, когда он уже сделал главные свои признания, и теперь не осталось ни малейшей надежды, что пронесет, что сойдет с рук, как сходило прежде. Он истово признается во всем, он всячески показывает следствию, что делает это без понуждений, добровольно. Он выкладывает одну за другой страшные подробности своих зверств. Что по сравнению с ними мелкая, почти невинная шалость восемнадцатилетней давности? Так, пустячок, который ничего не прибавит к его вине. Ничтожная песчинка рядом с внушающей ужас глыбой.

Прибавит. К судьбе девочки – прибавит. К нашему пониманию, что значит отмахиваться от очевидного, – прибавит.

Опять и опять: если бы в начале он понял, если бы окружавшие его люди поняли – вот табу, запретная зона, линия, которую нельзя перейти, а если ты ее переступил, то становишься изгоем, презираемым человеком, ну, что там для него самое страшное – из партии исключат! – может быть, и не случилось бы того, что было после?

Мелкие шалости…

10 августа 1992 года в судебном процессе по делу А. Р. Чикатило начались прения сторон. Обвинитель, требуя исключительной меры наказания, а в переводе на простой язык, смертной казни через расстрел, просил суд не привлекать подсудимого к ответственности за присвоение вещей его жертв. Почему? По причине недоказанности вины по этим пунктам обвинения, в отличие от убийств. Мелкие шалости новошахтинского периода тоже не обязательно принимать во внимание, тем более, что они подпадают под одну из амнистий семидесятых годов. И не судили его тогда. Он отделался небольшой служебной неприятностью: «Об этом факте узнал директор интерната, и я был вынужден уйти с этой работы». При том, что была и есть в уголовном кодексе статья, предусматривающая достаточно строгое наказание за развратные действия с несовершеннолетними. Что ж не пустили ее в ход, не уничтожили, сломали преступную цепь в первом звене?

А зачем, скажите, выносить сор из избы? Подумаешь, бес в ребро. Дело внутреннее, семейное. Потому что в целом, как работник и коммунист, характеризуется положительно. Потому что внештатный корреспондент газеты (пока только газеты, внештатным сотрудником управления внутренних дел он станет год спустя). Потому что – но это опять из области догадок и домыслов – известные органы своих без особой нужды не сдают. Защищают до последнего.

А как же чистота партийных рядов? Партия на многое смотрела сквозь пальцы, но внешнюю, показную, моральную чистоту блюла и во всех характеристиках наряду с «политически грамотен» требовала формулировки «морально устойчив».

Он даже наименьшего партийного взыскания не получил.

Он ушел тихо и незаметно: написал заявление «по собственному желанию». Так и записано в его трудовой книжке. И сразу устроился на работу в очередное учебное заведение – Новошахтинское ГПТУ–39. Правда, не для того чтобы сеять разумное, доброе, вечное, не учителем русского языка и литературы и не воспитателем, а мастером производственного обучения. Вспомнил, наверное, свои познания в области дальней и ближней связи.

А подростки – они что в школе, что в интернате, что в ремеслухе, то бишь ГПТУ…

Щука в очередной раз оказалась в реке.

Новошахтинск – городок небольшой. Всякие новости, а особенно скандальные, распространяются быстро, как их ни пытаются скрыть. Феодосия Семеновна очень скоро узнала о школьных шалостях своего супруга. Хорошо зная на собственном опыте о его далеко не пылком темпераменте, она была поражена. Она не верила.

Ладно, решила Феодосия Семеновна. Пусть мужик перебесится. Тем более что в роли главы семейства он ее вполне устраивал. Впрочем, глава – она, а он – так, на вторых ролях. Зато хороший хозяин. Все в дом. Детей любит, балует, даже слишком. Мог бы с ними быть и построже, а то как наказывать, так ей. Немного прижимист, но и в этом есть свои достоинства. Не курит и не пьет, не то что другие, у которых получку приходится отнимать прямо у проходной, иначе до дому не донесут. Благодаря бережливости удается кое-что отложить. Если так и дальше пойдет, скоро можно будет машину купить. И в самом деле, появляется у дома новенький желтый «Москвич».

А что до постели, то… Лучше не вспоминать. И вот какая беда: в кои веки ее стараниями что-то у них получается и после этого она обязательно беременеет. Приходится тайком от него делать аборты. Избави Бог, чтобы он об этом узнал. Ему хочется, чтобы у них было побольше детей. Нет, ей не потянуть. И двоих-то на ноги поставить – из сил выбиваешься. Надо быть сумасшедшей, чтобы в таких условиях рожать одного за другим.

Как-то раз она проговорилась про аборт, и он устроил скандал. Потом плакал. От жалости. Но не к ней. Говорил: разорвали на части моего ребеночка. Убили несчастного.

Он любил детей.

Порою эта любовь принимала своеобразные формы. Осенью семьдесят третьего года во дворе своего дома номер 12 по улице Зои Космодемьянской он подозвал Мариночку, шестилетнюю племянницу собственной жены. Девочка оторвалась от игры и подошла к доброму дяде. Он всегда такой ласковый. Вот и сейчас принялся гладить ее, что-то приговаривал, и зачем-то полез к ней под трусики. В этот момент кто-то вышел на крыльцо, добрый дядя с неохотой отпустил девочку. По мысли о ней не оставил.

Позже Марина Одначева вспоминала о странной дядиной любви. Однажды она осталась ночевать в доме Чикатило, легла спать в одной кровати с Людой и Юрой, их детьми. Поздно вечером ее разбудила полоса света, упавшая внезапно на лицо из приоткрытой двери. Она увидела своего дядю, совершенно раздетого. Он что-то говорил ей шепотом, девочка не разобрала, что именно, но ужасно перепугалась и стала будить других детей. Голый дядя Андрей поспешно вышел комнаты и затворил дверь.

Он и позже, когда Марина подросла и стала красивой девушкой, не потерял к ней интереса: старался уединиться с нею, возил на машине в лесополосу, напрямую предлагал вступить с ним в интимные отношения (вполне возможно, что именно в таких выражениях, – он же филолог), совал деньги. Он любил детей. Детей и подростков.

Из-за этой негасимой любви он до последнего цеплялся за сломанную педагогическую карьеру. Правда, в профтехучилище, где он теперь работал, учились одни мальчишки, но его чувствительную натуру волновали и подростки мужского пола.

Еще раз обратимся к запискам доктора Дмитрия Вельтищева:

«Последующий период жизни характеризовался подавлением гетеросексуальности с нарцистической (аутоэротической) направленностью сексуальности. Таким образом, можно говорить об имевшемся нарцистическом конфликте у шизоидной личности – любовь к себе и враждебность окружающего мира, что, по мнению психоаналитиков, приводит к амбивалентности (двойственности): стремлению разрушить то, что любишь, к ненависти, агрессии. Скопление нарцистического либидо, затруднение переноса его на объект создает почву для его проявления в виде садизма и гомосексуального выбора, стоящего ближе к нарциссизму, нежели гетеросексуальный».

Несмотря на избыток профессиональных терминов сущность понятна и без комментариев. В основе – любовь к себе и враждебность окружающего мира. Садизм и гомосексуализм – как следствия, для специалиста вполне очевидные.

Если так, то, проглядывая биографию от конца к началу, можно было предположить, что новоявленный мастер производственного обучения немедленно набросится на мальчишек-подростков. Этого не случилось, хотя возможностей было предостаточно. Или если случилось, то осталось незамеченным. Последнее, впрочем, маловероятно: без слухов не обошлось бы.

Чикатило, по свидетельству тогдашних его коллег, стал более замкнутым, держался в стороне от коллектива, что прежде было ему не свойственно. Но по работе замечаний не имел, даже производственная практика у черта на рогах, в Якутии, куда он вывозил свою группу, прошла без сучка, без задоринки. Он по-прежнему писал статьи и заметки в газету «Знамя шахтера», предпочитая темы морали и патриотического воспитания молодежи.

В это же время он становится внештатным сотрудником управления внутренних дел. Бойцом невидимого фронта осведомителей.

Осведомительский институт существует, наверное, во всех странах, и, по мнению полиции и милиции, он насущно необходим. Возможно, и так, что не мешает прочим гражданам относиться к этой общественно-полезной деятельности с известной долей презрения. Впрочем, насколько мы можем судить, и работодатели не испытывают к своим внештатным сотрудникам глубокой симпатии.

Что же случилось с Андреем Романовичем? Затаился ли он, напуганный скандалом в школе-интернате, или, что похвальнее, решил победить свою мерзкую плоть, утопить извращенную похоть в чистых водах общественно-полезной работы?

Как бы не так. Мы уже знаем о том взрыве, который последует несколько лет спустя.

Тогда, может быть, в рассуждения доктора Вельтищева вкралась ошибка и Андрея Романовича уже не преследуют садистские желания, не волнуют мальчики?

Все гораздо проще и прозаичнее. У него наконец-то получилось с женщиной. Он завел себе любовницу.

Ее звали Валентина Ж., она была раньше женой его собственного шурина. Не самая близкая, но родственница. И – впервые в жизни – у него было все, как у остальных.

Почему так случилось? Не знаем. Основываясь на его и на ее словах, сообщаем заурядный факт заурядной биографии.

У Андрея Романовича было отличное настроение. Эйфория. Подъем духа. Высокие слова о моральном облике и патриотическом долге сами слетали с кончика пера.

И какие к черту мальчики, если все как у людей!

В кармане у него позвякивают ключи от пустой комнатенки в общежитии училища. Запирайся на сколько хочешь. Дама сердца ничем не связана, она в разводе, ее бывшего мужа и в городе-то нет, сидит, голубчик. Они, собственно говоря, оба свободны, Феодосия Семеновна давно его не спрашивает, когда придет домой и чем занимается вечерами. В редакции, например, задержался, срочно надо статью сдавать. Или с учениками поехал на практику. А еще вернее – отправили выполнять задание, о котором дома упоминать не положено.

Оставайся в общаге хоть до утра.

Это была у него первая и последняя обычная связь с обычной женщиной.

Дотошный Амурхан Хадрисович Яндиев уже в девяносто первом году разыщет Валентину и узнает от нее о дотоле не известном любовном романе своего подследственного. Он устроит бывшим любовникам очную ставку, пытаясь понять, каким образом школьный учитель превратился в сексуального маньяка. С нескрываемым ужасом будет смотреть постаревшая женщина на своего давнего партнера, обвиняемого в страшных преступлениях. А он будет улыбаться во весь рот, не скрывая удовольствия от воспоминаний пятнадцатилетней давности.

Мотивы многих переездов семейства Чикатило остаются для нас (а может быть, и для следствия) тайной. Со всей достоверностью известно лишь то, что Андрей Романович был уволен из ГПТУ–39 по сокращению штатов: не тот работник, чтобы за него держаться. Или сверху поступило указание уволить. Как бы то ни было, в сентябре 1978 года семья, оставив за собой просторную (по российским меркам) новошахтинскую квартиру и не без выгоды сдав ее постояльцам, переезжает в соседний город Шахты, в общежитие тамошнего профтехучилища СГПТУ–33. Глава семьи принят на работу в это учебное заведение на хорошо знакомую ему и многообещающую должность воспитателя, его жена – на должность коменданта общежития.

«В профессиональном отношении Чикатило к воспитательной работе был непригоден, – вспоминает его тогдашний сослуживец И.А. Гуляк. – Уважением ни у коллег, ни у учащихся не пользовался. Всерьез его как-то не воспринимали. Он на учеников не обращал никакого внимания как педагог, но ходили упорные слухи, что он пристает к мальчикам, однако этим слухам мы как-то не придавали значения…

Сын Чикатило вел себя дерзко по отношению к отцу, мог на него накричать при всех, а тот молчал, я этому всегда удивлялся. Директор училища часто ругал Чикатило за просчеты в работе, но тот все время отмалчивался. Однако Чикатило был как-то очень назойлив в разговорах. Встретит, бывало, и начинает что-то долго и нудно говорить…»

По ночам, как вспоминают бывшие воспитанники училища, заботливый воспитатель любил заглядывать в их спальни. Потихоньку, чтобы не разбудить жену и детей, выходил из своей комнаты, на цыпочках шел по коридору, открывал двери в комнаты воспитанников.

Десятилетний в ту пору Володя Щербаков очень хорошо запомнил эти ночные педагогические мероприятия. Однажды, вернувшись в общежитие из родительского дома, он привез с собой домашние лакомства и, опасаясь не без оснований, что ребята постарше отберут гостинцы, попросил, чтобы воспитатель разрешил ему переночевать в одной из пустующих комнат. Андрей Романович был добр к детям. Он поселил Володю в отдельной комнате и запер до утра на ключ. Чтобы всем было спокойнее.

Проснувшись ночью, мальчишка почувствовал что-то неладное. Горячее вспотевшее лицо прижималось к его животу. Он открыл глаза и увидел своего воспитателя, склонившегося над ним. Мальчик испугался, вырвался, спрыгнул с постели. Чикатило незамедлительно ретировался. Наутро он не обмолвился о происшедшем, сделал вид, будто ничего не случилось. Мальчик тоже благоразумно промолчал.

А через несколько дней повторилось то же самое. Не понимая до конца, что все это значит, Володя почуял неладное и пригрозил, что начнет кричать и разбудит ребят в соседних спальнях. Только тогда педагог оставил его в покос.

Воспитанники Андрея Романовича все же узнали о его ночных педагогических бдениях. Кто-то видел, как воспитатель бродит крадучись по коридорам общежития, да и Володя Щербаков не давал обета молчания. Впрочем, причуды нового педагога давно уже не были секретом ни для учащихся, ни для коллег.

Чикатило ходил по училищу с рассеянным видом, не обращал внимания на шалости ребят, не призывал их к порядку. Его группа окончательно распустилась. Да и как требовать дисциплины, если ученики над тобой смеются, чуть ли не в лицо зовут тебя гусем, да к тому же онанистом и голубым… Директор училища Андреев время от времени выговаривал воспитателю за служебные упущения, но всякий раз что об стену горох. И, без колебаний опознав Чикатило на рисованном портрете, предъявленном милицией, директор ничуть не удивился: от такого всего можно ждать.

Осенью семьдесят восьмого года, возбужденный близостью и недоступностью вожделенных детей, Чикатило рыскал по городу Шахты, болтался там и тут, словно неприкаянный. Скоро ему будет мало города и в поисках жертвы он начнет мотаться по области, по стране. Пока же он околачивается возле школьных туалетов – не дотронется, так подглядит, – он, совсем не щедрый, одаривает несмышленышей жвачкой в надежде рано или поздно завлечь, затащить в уединенное местечко, чтобы удовлетворить свою козлиную похоть.

Вполне допускаем, что тогда он и сам еще не ведал, как будет удовлетворять спою похоть. Он уже слышал возбуждавшие его крики, но не чуял запаха кропи. Он мечтал о чужой боли, но, может быть, отгонял мысли о чужой смерти.

Все может быть.

22 декабря 1978 года он наконец узнал, что ему нужно. В этот день он изнасиловал и убил Леночку Закотнову.

В этот день его жизнь круто изменилась.

Он вышел на кровавую тропу.

Мы подошли к переломному моменту биографии, когда Чикатило от заурядных мерзостей перешел к кровавым злодеяниям. Не знаем, как вам, уважаемый читатель, но нам, прежде чем переступить границу, отделяющую блудливого педагога от вампира и «красного партизана», просто необходимо взять передышку. Слишком велика концентрация насилий, приходящихся на одну страницу. Чтобы не сойти с ума, их надо чем-то разбавить.

Например, его литературным творчеством.

Мы уже приводили образчики его стиля. Но – раннего периода. Так сказать, времен становления А.Р. Чикатило как журналиста.

Расцвет его публицистической деятельности приходится на 1975 — 1978 годы. На то самое время, когда он накапливал в себе темные, дьявольские силы для преступного броска, который выведет его на кровавую тропу. Но пока он ни на чью жизнь еще не покушался.

Трудно сказать, какую роль сыграла в этой трансформации его энергичная деятельность в местной газете. Во всяком случае, какую-то, но сыграла. В жизни все настолько взаимосвязано, что и тягу к сочинительству не следует сбрасывать со счетов.

У нас в руках несколько десятков статей корреспондента-нештатника. Они напечатаны в разных газетах Ростовской области, но больше всего – с новошахтинской городской газете «Знамя шахтера». Мы с удовольствием поделимся с читателями этим богатством. Если же приведенные здесь обширные цитаты покажутся кому-то не слишком интересными, то эту главу можно опустить.

Короткое пояснение для тех, кто решил дочитать главу до конца.

Некогда Владимир Маяковский выразил пожелание, «чтоб к штыку приравняли перо». Его просьбу уважили, и это не остаюсь без последствий: советских писателей и журналистов то и дело называли бойцами партии и работниками идеологического фронта, Маяковского же цитировали при всяком удобном случае, а иногда и без такового,

В контексте этой книги всякое упоминание всуе режущих и колющих инструментов не вполне уместно — примерно в той же степени, что разговоры о веревке в доме повешенного. Тем не менее мы решили оставить в неприкосновенности заголовок о штыке и пере, ибо статьи, подписанные А. Чикатило, неизменно несут на себе отблески боевой, звонкой, рубящей наотмашь, пронзающей, нетерпимой партийной печати. Печати нашего недавнего прошлого.

О чем же пишет общественный корреспондент? О разном. О том и о сем. Для него нет закрытых или несущественных тем. Он сообщает читателям, как хорошо чинят часы городские часовщики, как быстро строят дома городские строители. Какую большую работу ведут в городе депутаты горсовета, как они воспитывают у людей уважение к правопорядку. Он дает нам понять, что, «голосуя за кандидатов нерушимого блока, мы обращаем свои помыслы к родной Коммунистической партии, которой безгранично верим, которую горячо поддерживаем».

«XXV съезд КПСС четко определил средства и пути, которые ведут к выполнению задач, намеченных партией: динамичное и пропорциональное развитие общественного производства, повышение его эффективности… Партсобрание приняло решения, направленные на улучшение учебно-воспитательного процесса с тем, чтобы готовить достойную смену рабочему классу».

Умри – лучше не скажешь.

«С огромным вниманием следили учащиеся за работой съезда. Эти наблюдения легли в основу их сочинений «Берем с коммунистов пример». «В. И. Ленин создал и вырастил нашу партию. По ленинскому пути партия ведет нас к коммунизму», – пишет Виталий Бунин.

Все мы были очевидцами, как тепло встретили делегаты и гости съезда Генерального секретаря ЦК КПСС Л. И. Брежнева. В этом выразились уважение и любовь к Л. И. Брежневу как верному продолжателю ленинского дела, благодарность за его самоотверженный труд на благо советского народа, в защиту всеобщего мира…

Не смог прибыть на съезд партии Ленина Генеральный секретарь Коммунистической партии Чили Луис Корвалан.

«Фашистская клика заточила пламенного борца за народное счастье в тюремные застенки. Но народы мира требуют: «Свободу Луису Корвалану!» – пишут в своих сочинениях Александр Реутов, Юрий Бунин…»

Как у корреспондента Чикатило, так и у обоих Буниных (братья? однофамильцы?) в каждой фразе звучит то партийная страстность, то боль за руководителя братской партии. Помните карты в учебниках Андрея – на каждой имя генерального секретаря? Очень похоже на то, что воспитатель и мастер производственного обучения передал свою страсть ученикам.

Но когда речь заходит о недостатках, его перо не знает пощады. Он бичует управление «Водоканал», которое зимой и летом заливает город водой. Он обрушивается на пьяниц со статьей «На волне «зеленого змия». В беспощадной борьбе с алкоголизмом он не боится назвать имена плотников, слесарей и шоферов, попавших в медвытрезвитель. Его гнев перемежается сарказмом и иронией: «В результате оказались в таком невменяемом состоянии, что автофургон медвытрезвителя приняли за рейсовый автобус, везущий их к намеченной цели, и возмущались, что кондуктор не объявляет остановки».

В статьях, бичующих пьянство, он после своей фамилии ставил такое звание: общественный инспектор профилактики медвытрезвителя. Если вспомнить, что он и в управлении внутренних дел вел определенную работу, Чикатило следует признать крупным общественным деятелем.

Широта журналистских интересов не мешает ему раз за разом возвращаться к центральной для него теме: молодежь и ее наставники. Здесь он поднимается порой до высот теоретического обобщения.

«В нашем социалистическом обществе рабочий класс находится в передовых рядах борцов за научно-технический прогресс. Современный уровень развития техники изменяет характер труда производственников – он становится все более творческим, требует от рабочего широких общих и специальных знаний. Для достижения мастерства, профессиональной зрелости работников современного предприятия надо учиться и учиться серьезно. Большой популярностью пользуются среди молодежи училища системы профессионально-технического образования, в которых учат варить металл и растить хлеб, водить поезда и строить новые города».

Отметим похвальное заимствование у В. И. Ленина, ввернутое без кавычек, но к месту, и перейдем от теории к педагогической практике.

«На БАМ, КамАЗ, Атоммаш едут сегодня посланцы комсомола. Весь жар своих комсомольских сердец они отдают родной Отчизне. Комсомольская организация горного профессионально-технического училища №39 направила 10 лучших выпускников училища на Атоммаш… А через три дня после нашего прибытия в Волгодонск я вновь обхожу рабочие места, где трудятся питомцы нашего училища. Волнуюсь. Какой отзыв получат их первые трудовые шаги в бригадах прославленного коллектива? Оказывается, все в порядке. Наши выпускники так быстро включились в трудовой ритм завода, что, приходя в бригаду, я узнаю своих электрогазосварщиков только по свеженьким спецовкам с яркой эмблемой Атоммаша… С гордостью расстаюсь со своими учениками и в то же время доволен, что они нашли себя. В добрый трудовой путь, ребята!»

Послушайте, ведь все это написано на полном серьезе, без намека на ерничество, без пресловутой фиги в кармане. Он кроил свои малые газетные шедевры по стандартным лекалам коммунистической печати, которая и сегодня – гляньте в «Правду» – мало изменилась, разве что закамуфлировалась; он полагал, что пишет недурно, и немного любовался собой, своим гладким письмом, ибо, как мы знаем, был не чужд нарциссизму.

Тех самых молодых, которые «весь жар своих комсомольских сердец отдают родной Отчизне», он вскоре начнет насиловать и убивать.

Безумное время. Несчастная страна.

Маньяки есть где угодно. Насилие расцветает то здесь, то там. И каждые десять, двадцать, тридцать – или сколько там – секунд в мире происходит очередное убийство.

Но кровавые маньяки, сексуальные уроды, каннибалы и совратители малолетних не пишут взахлеб патриотических статей, восхваляя собственных жертв.

Нет, не пропускайте этой главы! Вчитайтесь, Бога ради, что пишет человек, обвиняемый в совращении и убийстве нескольких десятков молодых.

«Теплой звездной августовской ночью проводил наш горняцкий город своих питомцев в далекие края… Возле утопающих в зелени корпусов ГПТУ № 39 собрались отъезжающие, провожающие их родители, любимые девушки. Звучат гитары, баяны, комсомольские песни. С приветствиями и добрыми пожеланиями к своим питомцам обращаются ветераны труда, посвятившие четверть века своей жизни профессионально- техническому образованию…

Большое впечатление на ребят произвели исторические памятники Москвы, достопримечательности Московского Кремля, новые проспекты и районы города-героя… С замиранием сердца вступаем на брусчатку Красной площади. Тянется нескончаемая очередь к Мавзолею В. И. Ленина. Когда люди из очереди узнают, что наши ребята едут на БАМ и время у них ограничено, они пропускают нас вперед…

Захожу в четвертое купе. Оказывается, здесь едут ребята из второй комнаты нашего общежития. На столике возле окна – та же карта Советского Союза, что висела в их комнате. Только теперь на ней больше отметок…

По многим населенным и еще не населенным пунктам Амурской области и Якутской АССР разъехались наши молодые специалисты, чтобы своими молодыми руками и горячими сердцами согреть суровый Восточно-Сибирский край, поставить его несметные богатства на службу народу. Расставаясь с нами, они просили передать горячий привет родному городу и заверить, что они не подведут славное шахтерское племя».

Насчет молодых рук и горячих сердец: у одной из своих жертв он собственными руками вырежет сердце. Обычным кухонным ножом. Правда, хорошо заточенным.

Ножи он точил сам. Не специально к убийству, а по мере надобности. Когда они тупились.

Были поездки и менее романтические, ближние. Зато не со взрослыми парнями, к которым неизвестно как подступиться, а с доверчивыми подростками. Их можно в дороге и обнять по-отцовски, и погладить, и похлопать…

«В канун Нового года была организована поездка в Ростов-на-Дону. Ребятам понравились аттракционы, прогулка в парке имени Горького. Затем мы посетили планетарий и краеведческий музей. И наконец, волнующее, увлекательное зрелище – цирк! Что может быть красивее этого представления сильных, ловких, смелых ведущих мастеров советского цирка! А особенно ребят обрадовала встреча с «любимым бабушкиным внуком» – народным артистом СССР Олегом Поповым».

Отцы и дети – без всяких там интеллигентских комплексов. Никаких противоречий. Полное единство взглядов. Прекрасные идеи и чистые побуждения. Светлая юность. «У московских студентов горячая кровь…» – словно в издевку вспомнилась эта набившая оскомину песня, которую сами московские студенты называли «песней вампира». И седовласые, умудренные опытом, закаленные борьбой и лишениями наставники. Им посвящает Андрей Чикатило добрый десяток увесистых газетных материалов. Вот статья «Воин, коммунист, наставник» о мастере производственного обучения Павле Логвиновиче Клещевском, который «всегда в окружении ребят». Вот другой мастер, Виктор Егорович Круговой, который «перед тем как обучать молодую смену, сам прошел жизненную школу на угольном предприятии». Вот славит он под рубрикой «Рассказы о коммунистах» Татьяну Захаровну Соболеву, у которой помимо всего прочего крепкая семья: «За любое дело они берутся сообща». Вот портрет повара ПТУ Натальи Николаевны Захаровой: «С волнением просматриваю многочисленные почетные грамоты, которыми награждалась Наталья Николаевна с 40-х годов и по настоящее время. Они наглядно показывают, что ее трудовая биография неразрывно связана с биографией Родины… Любят ребята своего повара».

Эти материалы подписаны иначе, чем отчеты из медвытрезвителя. Тут после своего имени он указывает: мастер производственного обучения. Последнему несмышленышу понятно, что автор этих звонких строк тоже всегда в окружении ребят, он тоже прошел жизненную школу, у него тоже крепкая семья и доблестная трудовая биография.

Не так он прост, этот общественный корреспондент газеты «Знамя шахтера». Образование даст себя знать. Образование и еще пылкие мечты занять когда-нибудь высокий пост в большом партийном здании.

Потом он отрешится от всего этого. Проклянет партию и бредни насчет светлого коммунистического будущего. Отряхнет прах старого большевистского мира со своих натруженных ног борца за справедливость.

«Они» будут во всем виноваты – те люди, которые сделали его таким. «Они» его обманули, предали, напичкали ложными идеями и оставили врагам на поругание. Он стал бы совсем другим, если бы не «они».

На самом деле «они» своим примером и жизненным опытом учили только одному: не брать на себя ответственность. И тут он оказался прилежным учеником.

А чему он так и не выучился – это журналистскому мастерству. Не добился в газетном мире известности. То ли таланта не хватило, то ли учителя оказались скверные.

Та известность, которую он получил, – да пропади она пропадом! Лучше бы он стал главным партийным обозревателем.

На худой конец, даже генеральным секретарем.

Несколько остыв за чтением верноподданнических газетных статеек, вернемся к делам криминальным.

В конце 1978 года заканчивается розовый период преступной жизни Андрея Чикатило. Начинается ярко-красный.

Из записок доктора Дмитрия Вельтищева: «С 1978 года у Ч. после усиленного переживания оргазма при виде крови жертвы возникает влечение к особо жестоким проявлениям садизма. Прежние сексуальные перверсии (фроттаж, педофилия, мастурбация) не доставляли подобного удовлетворения. Извращенное сексуальное влечение сочеталось с аффективными (эмоциональными) колебаниями – подавленностью, погруженностью в переживания, связанные с неудовлетворенным влечением, и душевным подъемом, приятным чувством усталости после содеянного. Таким образом, на этом этапе формировались выраженные нарушения сексуального влечения – извращенность, потеря контроля и критического отношения к себе – на фоне нарастания эмоциональной холодности и диссоциации. Сексуальные перверсии (садизм, педофилия) совершались с особой жестокостью, с проявлениями вампиризма, каннибализма и некрофилии. Следует отметить стереотипный характер совершенных преступлений – особый отбор жертв, повторяемость в последовательности действий (удары ножом, выкалывание глаз и т. п.). Наряду с этим сохранялись признаки извращенной шизоидной сенситивности (ранимости) – непереносимость взгляда жертвы.

Нарастающая социальная дезадаптация при этом не была связана с характерными для таких перверсий агрессивностью и возбудимостью. Она проявлялась скорее в нарастании аутизма, шизоидности, сутяжного поведения…»

Эта оценка нашего эксперта носит достаточно специальный характер; она понадобилась нам как отправная точка для анализа преступной биографии. Есть и другие психиатрические сюжеты: официальное заключение Института имени Сербского, не раз оспоренное на суде адвокатом Маратом Хабибулиным, особое мнение о преступнике ростовского психиатра Александра Бухановского. Но об этом – впереди, а пока вернемся в семьдесят девятый, к самому началу кровавой тропы.

Лены Закотновой уже нет в живых. Андрея Романовича потаскали в милицию и отпустили. «Я отрицал свое участие в этом преступлении, – сказал он на следствии, – и мне поверили». Пусть так.

Что с ним происходило дальше?

На какое-то время он исчезает из поля зрения следственных органов. Доподлинно известно, что Чикатило работает в том же профтехучилище мастером производственного обучения, живет по-прежнему в Шахтах, в том же общежитии на улице 50 лет ВЛКСМ – еще одно изящное название. И по-прежнему остается владельцем мазанки по Межевому переулку.

Нетрудно догадаться, почему о нем ничего не слышно. Он, вероятно, просто боится. Не высовывается. Ведет себя тише воды, ниже травы. Даже свои служебные обязанности выполняет более или менее сносно, не вызывая нареканий начальства, что ему не очень свойственно. Он отчетливо понимает: в любую минуту его могут вызвать на допрос, откуда путь его не домой, а в камеру.

И тут по маленькому городу проходит слух, что убийца девочки арестован. Какой-то Кравченко, рецидивист, живет в Межевом переулке.

Андрей Романович может облегченно вздохнуть: пронесло. И, не в силах сдержать себя, опять ударяется в шалости, свойственные, скорее, розовому его периоду.

Три шестилетние девчушки – Лена, Ксюша и Ирина – заходят в комнату общежития, где в этот момент Андрей Романович пребывает в одиночестве. Надо же случиться такому везению! Чего хотят юные особы? Им, видите ли, нужны старые газеты, чтобы разжечь во дворе костерок.

Любой благоразумный взрослый человек стал бы отговаривать малолетних детей от такого опасного занятия. Но Андрей Романович к детям исключительно добр. Он ни в чем не может им отказать. Он по очереди берет девочек на руки и ласково приговаривает: «Сейчас, сейчас… Где тут у нас газетки? Сейчас найдем газетки…» А сам оглаживает, ощупывает…

В свойственной ему манере он описывает эту историю в таких словах: «Это был летний период времени, все они были в коротких платьицах, плавках, и у меня это вызвало какой-то сексуальный интерес… Поддаваясь этому интересу, шлепал их по ягодицам, залазил рукой под трусики…»

Любовь к детям отчего-то сконцентрировалась в области трусиков.

О конкретном интересе к трем маленьким девочкам стало известно их родителям, но дальше соседского выяснения отношений дело не пошло. В чем причина – в безразличии, в непонимании, что есть шалость, а что порок? В дремучем невежестве, безразличии к собственным детям? В самой обычной затюканности, замордованности? В стойком неверии в правопорядок и правосудие? Праздные вопросы. И в том, и в другом, и в третьем. А могли за милую душу посадить. Не отвертелся бы.

Это был, насколько нам известно, последний отголосок розового периода. Больше он не приставал к детям. А если приставал, то не оставлял в живых.

Совсем другой подход.

Один раз он уже убил. До следующего убийства осталось два с половиной года. Потом он станет убивать чаще.

Но и тогда время от времени будут возникать паузы. И все они получат объяснение. Чем вызвана эта, первая?

Допустим, сначала он боялся ареста. Но после того как посадили Кравченко, страх постепенно отпустил. И он нашел себе очередное утешение. Бесхитростное. Почти легальное.

У него снова женщина. Очередная пассия немощного мужчины в расцвете физических сил.

По невероятному стечению обстоятельств, которое в криминальном романе читатель счел бы грубой натяжкой, это старшая сестра Ирины Дуненковой, слабоумной девочки с волчьей пастью, которую он изнасилует и убьет два года спустя в парке Авиаторов.

Они встретились впервые весной восемьдесят первого года в пригородной электричке. Новая подруга и ее приятельница поселяются на Межевом, 26. Они снимают у Андрея Романовича его хибарку. Но не этот убогий домишко становится местом их интимных встреч. То ли приятельница подруги его стесняет, то ли увереннее чувствует он себя на лоне природы, среди деревьев. Во всяком случае, их свидания происходят за городом, в безлюдных местах, обычно – в лесопосадках. Он словно отрабатывает на будущее свои стандартные приемы. Проверяет тактику на модели.

К заранее намеченному месту свиданий они добирались вместе, однако при этом делали вид, будто не знакомы друг с другом: Андрей Романович требовал, чтобы их отношения хранились в полнейшей тайне. При нем всегда был портфель, в котором он возил угощение – бутылку вина – и две рюмочки. Даму от алкоголя не удерживал, сам же всегда ограничивался одной рюмкой.

Кстати, о портфеле, который играет столь важную роль в служебной и преступной жизни Андрея Романовича Чикатило. Его подруга, слегка захмелев, делала нескромные попытки заглянуть внутрь портфеля, игриво интересуясь, что там еще есть, кроме бутылки. Строгий любовник неизменно пресекал приставания такого рода, придвигал портфель к себе поближе и при этом сильно раздражался. Сведений о содержимом портфеля в ту пору у нас нет.

А о том, что он носил в нем позже, уже говорилось: нож и веревку.

Внимательный читатель, наверное, обратил внимание, что раньше мы говорили, будто Валентина Ж. была первой и последней любовницей нашего персонажа. А тут, вопреки прежнему утверждению, появляется еще одна. Что верно?

Строго говоря, и то, и другое. Валентина была первой и последней, с которой у Чикатило что-то получалось по мужской части. С Дуненковой – увы. По ее свидетельству, Андрей Романович, выпив свою рюмочку и аккуратно спрятав ее в портфель, приступал к раздеванию, но довольно быстро убеждался, что его желания не соответствуют возможностям, после чего, с согласия подвыпившей партнерши, приступал к малозначительным действиям, которые в следственных документах стыдливо названы разного рода манипуляциями. И после всего без особых стеснений сам себя удовлетворял.

Это почти совпадает с оценкой его собственной супруги Феодосии Семеновны: «С 1981 – 1982 годов в интимном плане муж стал еще слабее. Я здоровая женщина и хотела быть с ним в интимной близости. Он, правда, пытался что-то делать, но не возбуждался. Последние 6–7 лет, когда я предлагала ему побыть со мной, он отказывался… В ответ на мое возмущение говорил: «Бездельница, зажирела. Тебе что, жеребца подать?» Таким образом, последние 6–7 лет мы с ним почти в половой близости не были».

Она повторит это следствию еще раз почти теми же словами, только вместо жеребца упомянет кобеля.

Но вот какой вопрос, однако: почему Чикатило не убил Дуненкову, как потом убивал женщин, добровольно шедших с ним в лесопосадки?

Без принуждения, ради денег или взаимного удовольствия, уединялись с ним Марта Рябенко, Наталья Шалопинина, Татьяна Петросян, Сармите Цана. Есть немало женщин, которые полагают, что к делам интимным можно приступать достаточно быстро после знакомства, особенно если мужчина тебе приглянулся. Андрей Романович же был мужчиной видным. На что он способен, а на что – нет, это на лице не написано. Некоторых женщин, которые пошли с ним, ему и заманивать не пришлось.

Они погибли. Старшая Дуненкова осталась жива.

Почему?

Этот вопрос следователь Яндиев задавал Чикатило. И тот простодушно ответил, что она была славной бабой, терпимой к его слабости. Она не возмущалась, что вот, мол, привел на полянку, а сделать ничего не в состоянии. Она спокойно принимала его «разного рода манипуляции». Он не и не тронул. А те, другие, возмущались, высмеивали, задевали его мужское самолюбие. За что и поплатились.

Возмездие сообразно вине.

Однако, на наш взгляд, есть еще одна причина, по которой старшей сестре Дуненковой выпал счастливый жребий – остаться в живых. Не умереть, как остальные, мучительной смертью. И заключается она в том, что единожды убившему и ушедшему от наказания требовалось какое-то время, чтобы убедиться в своей безнаказанности. В своем превосходстве над законом.

Андрей Чикатило – не первый серийный убийца на сексуальной почве. Увы, и не последний. В разгар ростовского суда появились сообщения, что на юге России и на Украине действует еще один кровавый маньяк со сходным почерком – он пока не пойман. Арестованы, осуждены и казнены Михасевич из Витебска и Сливко из Новочеркасска: многочисленные изнасилования и убийства, совершенные с особой жестокостью. В Москве приговорен недавно к расстрелу до того семь раз судимый и проведший в лагерях без малого пятнадцать лет Александр Тимофеев, на счету которого 11 жертв. Тимофеев, между прочим, не чужд был изящной словесности, он и стихи писал, и прозу. Книгу «Распутница» посвятил жизни в зоне, тем порядкам, которые, по его словам, «калечат, а не исправляют людей».

Все, все, все кругом виноваты. Система, милиция, большевики, проститутки, лагерное начальство, школа, очереди в магазинах, безденежье, газеты, телевидение, водка, красные, коричневые, демократы, Брежнев, Горбачев, Ельцин, соседи, кавказцы, спекулянты, мини-юбки, радиация, вьетнамцы, кооператоры, кагэбэшники, дипломаты, начальники, дворники, интеллигенты, алкоголики, мусульмане, православные, иудеи, безбожники. Все. И я тоже – но не больше других.

Тимофеев не получил университетского образования, не успел за отсидками. Но он тоже филолог.

И те, кто еще в розыске, – навряд ли они совсем уж дремучие.

Английское serial killer – многократный убийца, совершивший несколько преступлений кряду, – уже проникло в отечественный профессиональный лексикон в виде дословного перевода: «серийный убийца». В родном языке определений уже не хватает.

Среди серийных убийц последнего времени Андрей Романович Чикатило ничем особенно не выделяется: личность вполне заурядная. «Убийцей века» он стал из-за огромного числа жертв. У Михасевича их было 33. Педро Алонсо Лопес из Колумбии, убивавший в семидесятые годы, взял на себя 300 жертв, но останки нашли только пятидесяти трех – странное совпадение…

Ему позволили стать серийным убийцей, отпустив на свободу по меньшей мере дважды.

В дни ростовского процесса мы беседовали с известным в Москве криминалистом Михаилом Ивановичем Слинько, следователем по особо важным делам Московской прокуратуры. Вместо того чтобы комментировать, как мы надеялись, дело Андрея Чикатило, он свел разговор к собственному расследованию, которое волновало его существенно больше. В производстве у него находился обвиняемый в серийных убийствах Олег Кузнецов, двадцати двух лет от роду.

Из нового поколения. Раньше начал.

Но и раньше кончил.

Вот как это дело представляется следствию.

Отслужив в армии, Кузнецов около полутора лет безнаказанно насиловал женщин в подмосковных городах Балашиха и Купавна. В отличие от Чикатило, он не испытывал никаких проблем по мужской части. Парень как парень, без комплексов, отклонений и слабостей. Нормально жил с нормальной женщиной, были друг другом вполне довольны. И сейчас, под арестом, ведет себя уверенно, даже нагло, считает себя личностью исключительной.

Он сначала насиловал, а потом, угрожая ножом, спрашивал: «Заявишь на меня?» Ни у одной не возникло сомнений, что он пустит нож в дело, ни одна не обратилась в милицию.

Безнаказанность рождала уверенность в себе, освобождала от страха возмездия. Он продолжал насиловать. И вот что поразительно: по словам Слинько, Кузнецов – трус. Крепкий, физически сильный парень, но трус. В конфликтной ситуации сочтет за благо уйти, в драку не ввяжется. Но с женщинами, которых он заведомо превосходит силой, – он герой. Он чувствует себя хозяином положения.

Одна из его жертв угроз не испугалась. И была им убита. Из трусости.

Спусковой крючок кровавой серии был нечаянно нажат, и последовали десять страшных, садистских убийств. Удары ножом, удушение, деревянный кол внутрь. То ли прикидывается идиотом, то ли в самом деле невежествен до изумления, но кол, по его словам, всаживал для того, чтобы скрыть улику – следы собственной спермы.

По данным, которыми располагало следствие летом 1992 года, Кузнецов совершил десять убийств за неполных полтора месяца. Чикатило только однажды приблизился к такому результату – летом 1984 года.

Страшно подумать, сколько жертв было бы на совести Кузнецова, если бы ему дали 12 лет гулять на свободе! Но, с другой стороны, насколько меньше было бы жертв, если бы Чикатило, как Кузнецова, арестовали уже через полтора месяца…

Если бы.

Вот страшная, гибельная триада: чувство безнаказанности, трусость, гипертрофированное самомнение. И Чикатило, подобно Кузнецову, с юных лет верит в свою исключительность, грезит о самой высокой из мыслимых в этой стране должностей. Он физически силен (Яндиев рассказывает: «Он жилистый; как-то раз я случайно дотронулся до его руки – чугун…»), но неуверен в себе. По его собственным словам, в командировках по снабженческой части не он командовал шоферами и грузчиками, а они – им, своим начальником. Тушуется перед крепкими, уверенными в себе мужчинами, теряется в мужской компании, но смел со слабыми, с больными, с детьми.

После убийства Лены Закотновой, даже после того как его отпустили и больше не тревожили, он еще не уверился в своей безнаказанности. Он осторожен. Он откровенно трусит. Дело Кравченко еще тянется, один суд сменяется другим, дело возвращают на доследование. Чикатило следит за ходом событий, он держит дело под собственным контролем, пока оно не завершено. Пока Кравченко не отправится туда, откуда нет возврата.

Наверное, он был единственным, кто радовался от души расстрелу. Ведь не назовешь радостью то чувство, которые испытывали родители Лены Закотновой.

Но пока Кравченко был жив и в любую минуту могла быть доказана его невиновность, он, Чикатило, обязан лежать на дне.

И он лежит. Он даже меняет место работы: подальше от сослуживцев, которые все про него знают, подальше от малолеток, один вид которых вызывает у него вожделение, подальше от педагогического поприща, на котором он успел так нагадить.

От всех соблазнов – подальше.

Конечно же, дело не только и не столько в покладистой любовнице, которая не высмеивает партнера-импотента, и, конечно, не в том, что они с женой служили в одном учреждении, как он потом объяснял следствию. Он выжидает, затаившись, со звериной настороженностью. Терпеливо ждет своего часа.

Третьего сентября 1981 года он позволит себе второе убийство: Лариса Ткаченко, семнадцати лет, учащаяся ПТУ, левый берег Дона, единственное убийство, совершенное без ножа.

Он слишком долго лежал на дне и плохо подготовился.

Прежде чем вспомнить второе убийство, скажем несколько слои о новой работе Андрея Романовича.

В марте 1981 года он зачислен в отдел материально-технического снабжения и сбыта Шахтинского производственного объединения «Ростовнеруд» на должность старшего инженера, с тем чтобы исполнять обязанности начальника отдела. Пост не последний на предприятии. Вместе с ним поступает на работу в «Ростовнеруд» и Феодосия Семеновна, тоже по снабженческой части – экспедитором.

Смена профессии, надо признаться, неожиданная. Из учителей – в толкачи.

Что есть материально-техническое снабжение в условиях плановой социалистической экономики – ремесло, призвание, искусство? Трудно объяснить науку снабжения тем, кто не знаком с той уродливой системой хозяйствования, при которой все распределяется из центра. Москва командует, что, кому и сколько дать. До последнего гвоздя, до последней нитки, до самой распоследней лампочки.

Но это – по идее, по гениальному замыслу отцов плановой экономики. На практике же, распределяй – не распределяй, все равно везде и всего не хватает. Даже на оборонных предприятиях, даже, поговаривают, и там, где делают атомные бомбы. У всех всего не хватает – и все как-то работают. И где брать это распределяемое и фондируемое, а также заначенное и припрятанное, о том ведают только пробивные снабженцы. Система тотального дефицита рождает людей особой пробивной способности, именуемых в народе толкачами. По всей необъятной стране блуждали и продолжают блуждать деятели промышленности и торговли, умеющие доставать, вышибать и выклянчивать.

В служебных анкетах они значатся работниками отдела снабжения. В частности, старшими инженерами – это такое иносказание. Никто в мире не объяснит вам, почему толкач, доставала – это старший инженер.

Чтобы стать хорошим снабженцем, вовсе не обязательно знать производство и быть техническим специалистом. Не помешает, конечно, но и пользы особой не принесет. Снабженцем высокого класса запросто может стать человек, не умеющий отличить коробку передач от парового котла. Порою на снабженческом поприще находит себя бывший цирковой жонглер, фармацевт, отставной капитан дальнего плавания, запятнавший свою репутацию партийный работник, неудачливый литератор, танцовщик на пенсии. И преуспевают в этом, давая сто очков вперед дипломированным инженерам. Ибо искусству снабженца в университетах не обучают. Это как талант – или он есть или его нет.

Снабженец обязан быть легким на подъем – собраться в считанные минуты и мчаться на соседний завод или через всю страну на Дальний Восток, чтобы оказаться первым и перехватить то, что позарез нужно и достать негде. Ему необходимо умение находить общий язык с билетными кассирами и грузчиками, секретаршами и генеральными директорами, шоферами и телефонистками, кладовщиками и министерскими чинами. Он должен знать, как преподнести ненавязчиво презент, дать на лапу, повести в ресторан или вывезти нужного человека на пикник, но так, чтобы самому не напиться, не потерять голову, не заработать цирроза печени. Он должен быть ловким, оборотистым, смекалистым, обходительным, неприхотливым и, может быть, чуточку жуликоватым. Охваченная коррупцией система остро нуждается в мастерах личного контакта…

Снабженец – это больше, чем ремесло. Это, скорее, искусство.

Настоящих снабженцев мало, они на вес золота. Если появляется на заводе солидный человек, с партийным билетом в кармане, с хорошо поставленной речью, при высшем образовании, пусть и совсем не техническом, – для отдела снабжения такой человек находка. А филолог он или ветеринар – дело десятое. Лишь бы снабжал.

Для производственного объединения «Ростовнеруд» старший инженер Андрей Романович Чикатило не стал находкой. Три года висел он у предприятия не то грузом на шее, не то гирей на ногах. Перекрестились, когда избавились. Хоти лично к нему претензий не было: человек в общении приятный, вежливый, обходительный, спокойный. Когда они прочитали в газетах о том, в чем его обвиняют, то были потрясены: не может быть, чтобы это был тот самый Андрей Романович, который… Не поверили.

А для Андрея Романовича, полагаем, новая работа оказалась сущим кладом.

Человек хозяйственный, он получил доступ к некоторым заводским благам. Мало ли что требуется для дома, а тут тебе и материалы, и инструменты. Все кругом берут, конечно, не по-крупному, а так, по мелочам; велика ли для огромного завода потеря, если прихватишь домой несколько досок, лист железа, набор гаечных ключей. И собственный автомобиль, когда работаешь на большом предприятии, обходится почти даром. При необходимости зайдешь в любой цех, начальнику снабжения никто не откажет.

В собственных же своих тратах Андрей Романович был скрупулезно точен. Вернувшись из командировки, пусть и самой ближней, аккуратно подкалывал к авансовому отчету все до единого билетики, даже пятикопеечные на местный автобус. Если же случалось доехать куда-нибудь бесплатно – к примеру, кто-то подбросил на попутке, – то выпрашивал у кого-нибудь ненужный билетик и тоже подкалывал к отчету.

А на собственном «Москвиче» не ездил. Не дурак.

На большом предприятии зарплата больше, чем в ПТУ, и премии дают время от времени, но не это главное. У разъездной работы есть свои, особые выгоды. Сегодня ты в Ростове, завтра в Батайске, послезавтра в Новочеркасске. Здесь купишь батон колбаски, там несколько метров ситчику, тут достанешь пару туфель для жены или деткам колготки. Кто дома сиднем сидит, у того и хата пуста. Вертеться надо.

Но и это, при всей важности, не самое главное. Работа по снабжению – она вольная.

Выписал себе командировку, взял денег под отчет, вышел за порог – и ты на свободе.

Ни тебе начальников, ни подчиненных. Дома предупредил: уезжаю по делам, вернусь послезавтра. Или на третий день – как дела пойдут. А если приходится ехать с шофером и грузчиком, то они люди подневольные, безответные. Получишь свой груз и отправишь с ними назад. А сам останешься. Кто проверит – по делам ли остался или поболтаться просто так?

Потом Чикатило будет оправдываться, что в командировках одичал. Без семьи, без близких, одна пьянь вокруг. Ни отдохнуть, ни поесть по-домашнему, ни поспать в мягкой постели.

А сам не ехал домой до последнего. Шлялся по вокзалам, ночевал на скамейках, когда до дому – час на электричке.

Он упивался волей.

И завидовал тем, кого презирал.

«Мне приходилось часто бывать на вокзалах, в поездах, электричках и автобусах… Там бывает очень много всяких бродяг, молодых и старых. Они и просят, и требуют, и отбирают. С утра где-то напиваются… Эти бродяги втягивают и несовершеннолетних. С вокзалов расползаются по электричкам в разные стороны. Приходилось видеть и сцены половой жизни этих бродяг на вокзалах и в электричках. И вспоминалось мне мое унижение, что я не мог никогда проявить себя как полноценный мужчина. И возникал вопрос, имеют ли право на существование эти деклассированные элементы… Знакомиться с этими людьми не составляет труда. Они сами не стесняются, лезут в душу, просят деньги, продукты, водку и предлагают себя для сексуальной жизни. Я видел, как они уходили с партнерами в укромные места…»

Это он расскажет на допросе 23 ноября 1990 года, за несколько дней до того, как начнет признаваться во всем.

Зависть его трансформируется в ненависть. Стремясь к свободе, он ненавидит свободных. Он убеждает себя и других, что он – не худший. Есть люди гораздо хуже. Пусть он виноват, но причина не в нем. В системе. И в них, его соблазнителях и совратителях, в этих деклассированных, распущенных элементах. Вот если бы их не было… Но они есть.

А в таком случае, имеют ли они право быть?

Мысль не новая. Применительно к иным слоям населения она была в ходу при Гитлере, в несколько другом виде – при Сталине. Сегодня ее тоже случается слышать.

В дни ростовского процесса в одной кемеровской газете мы наткнулись на открытое письмо господину Владимиру Жириновскому, лидеру наших либеральных демократов, более смахивающих на нацистов, от некоего В. Харипова из города Таштагол:

«Здравствуйте, Владимир Вольфович! Я уже давно собирался Вам написать и вот решился. Я вижу, что Вы, словно гриб, пробиваетесь из земли. Вы, как восходящая звезда, сияете на черном коммунистическом небосводе… Надо опять создать Советский Союз, но уничтожить всех жуликов, хулиганов, воров, насильников, всех гомосексуалистов, лесбиянок, наркоманов. Надо уничтожить всех сумасшедших – от них уже тоже никакого толка не будет. Сколько много детей умственно неполноценных, целые интернаты, только убытки государству, они уже не могут быть полноценными людьми – надо всех таких уничтожить. Надо уничтожить всех цыган, от них толку нет никакого, они занимаются спекуляцией, торгуют водкой и сигаретами. Надо уничтожить в России человек миллионов сто, надо очистить общество, как это хотел сделать Гитлер. Никакого послабления, никакой свободы, гласности, демократии, надо людей взять в кулак. Но надо бороться за улучшение жизни людей, во главе государства поставить такого человека, как Гитлер. Вы бы могли им быть».

Конец цитаты.

Разные темпераменты, разные формулировки. Но между робким чикатиловским «имеют ли право на существование» и категоричным хариповским «надо всех таких уничтожить» дистанция не столь уж велика. Во всяком случае, легко преодолима. И не суть важно, для чего произнесено, – ради спасения собственной шкуры или во имя идеалов фашизма.

Дистанция не так уж велика, как может показаться. Многие преодолевали ее одним прыжком.

Среди жертв Чикатило наряду с чистыми душами есть и народ деклассированный. Бродяжки, как он их определяет. Люди второй категории. В том числе умственно неполноценные. Возможно, что и жулики, и наркоманы. Он внес таким образом посильный вклад в политическую программу «уничтожить в России человек миллионов сто». Уничтожил, сколько удалось.

Вот только цыгане ему, кажется, не попадались.

На беду Ларисы Ткаченко, 3 сентября он посетил центральную ростовскую библиотеку, где его знали как исправного читателя газет – московских и местных. А библиотека – на улице Энгельса. На главной улице города. Там полным-полно автобусных остановок. Ларису Ткаченко он увидел на той остановке, что на пересечении с проспектом Ворошилова.

У него не было в тот момент плана действий. Позже, когда убийства последуют одно за другим, иногда с недельным перерывом, он многое будет делать на грани автоматизма. Отрепетированно. Но сейчас он импровизировал.

Девочка была молода, легкомысленна, и охмурить ее, заговорить ей зубы большого труда не составило. На левый берег Дона, в прогулочные места возле пляжей, она пошла с ним по доброй воле.

Неизвестно, что он ей посулил. Она и впрямь была легкомысленна. Но это не смертный грех.

К этой встрече он специально не готовился. У него в портфеле не было даже ножа. Ларису он задушил.

Больше Чикатило так не поступал никогда. Это не возбуждало.

Или возбуждало, но не так, как хотелось. Не так сильно, как кровь.

С той поры он убивал только ножом. Иногда добивал камнем, если камень подворачивался под руку.

А в тот день он увел непутевую глупую девчонку в лесопосадки на Левбердоне, раздел ее без особого сопротивления, но на большее оказался неспособен.

Из протокола допроса 1991 года:

«Ясно было, что она на все согласна… Как я должен был любить и благодарить эту молодую девушку, что она доставляет удовольствие старику. Но, видно, мне не надо было полового удовольствия с ласками молодой девушки. Во мне жил другой, человек-зверь… Я не раздевался. А ее раздел, катался по ней…»

Если бы девушка повела себя смирно, глядишь, и отпустил бы ее с миром. Но он был болезненно самолюбив. И когда она послала его куда подальше и стала вырываться, он озверел.

«Преодолевая сопротивление, стал душить ее руками за горло, заталкивать в рот землю и наносить удары кулаками… При этом произошло семяизвержение. Сперму затолкал ей пальцами во влагалище и заднепроходное отверстие, а также воткнул во влагалище палку… откусил сосок».

Все было сделано жилистыми руками и крепкими, не по возрасту, зубами.

А могла бы и доставить удовольствие старику. Пожалела для него ласки. Вот и поплатилась.

Но без ножа он больше на охоту не выходил. Мало ли какой случай еще подвернется, надо, чтобы все было наготове.

Он продумывал заранее, что и как будет делать. И разговоры о том, что вот, мол, на меня накатило, не в силах был удержаться, – вранье. Когда наготове нож и веревка, это называется иначе. Между «накатило» и преднамеренным убийством есть определенная дистанция.

Нож он использовал десять месяцев спустя, 12 июня 1982 года, когда, не дождавшись автобуса в поселке Донской, на котором собирался ехать к паромной переправе через Дон, двинулся по шоссе пешком. По дороге нагнал тринадцатилетнюю девочку, которой тоже надоело ждать автобуса. Она возвращалась из магазина домой, в соседнюю станицу Заплавская. Он заговорил с ней, она что-то ему ответила. Ее звали Люба.

О том, что ее фамилия Бирюк, он узнает восемь с половиной лет спустя, от следователей.

Они прошли вместе с полкилометра, свернули в лесополосу, тянущуюся вдоль шоссе, – был жаркий летний день, когда приятнее идти под деревьями, – и здесь он ее остановил. Убедился, что никого поблизости нет, силой раздел и убил.

Он использовал складной нож с лезвием, заточенным с двух сторон. Первый в коллекции из двадцати трех ножей, изъятых у него при аресте.

Ему удалось отвести душу. На теле Любы Бирюк, обнаруженном несколько дней спустя, насчитали больше сорока ран.

«Выделение крови, агония жертвы доставляли мне наслаждение, и я продолжал наносить удары».

Теперь он точно знал, как преодолеть половую слабость. Как получать наслаждение.

А какой ценой – наплевать.

Андрей Романович Чикатило уже отработал на ниве снабжения больше года. Пришла пора законного отдыха.

Волка – то бишь снабженца – ноги кормят, а если добавить к этому страсть Андрея Романовича к пешему хождению по людным местам и пустынным шоссе, то не следует удивляться тому, что ноги его нуждались в лечении. С 21 июля ему предоставляется очередной месячный отпуск, и супруга собирает его на бальнеологическое лечение в курортный поселок Горячий Ключ под Краснодаром. Через девять дней после убийства Любы Бирюк он благополучно отбывает в направлении Краснодара.

Андрей Романович вернулся домой три недели спустя, не догуляв отпуска, и невнятно объяснил Феодосии Семеновне, что курсовку на лечение купить не удалось, что отдых с самого начала не заладился и вообще лучше дома сидеть, чем по курортам ездить. От вопроса о том, почему же в таком случае не вернулся домой сразу, он отвертелся.

По версии обвинения, на четвертый день отдыха изнасиловал и убил в засеянном сорго поле, неподалеку от краснодарского аэропорта, в каких-то ста пятидесяти метрах от мастерских, четырнадцатилетнюю Любу Волобуеву. Девочка из Новокузнецка ждала в аэропорту пересадки. Родители решились отпустить ее из дома одну, она летела к родственникам.

Сорго к августу вымахивает довольно высоко. Здесь его выращивают на веники.

Он связал девочку веревкой и нанес ей семь ножевых ран.

Почти три недели он болтался по Краснодару и окрестностям, не отдыхая толком, но и не делая попыток вернуться домой. 13 августа он отправился за город купаться на пруд. В автобусе познакомился с девятилетним Олегом Пожидаевым, сошел вместе с ним недалеко от пруда и завел его на опушку леса у поселка Энем.

Родители в тот же вечер заявили о пропаже сына, но долгие поиски ни к чему не привели.

Он еще не вышел на работу после неудавшегося отдыха в Краснодаре, когда убил шестнадцатилетнюю Ольгу Куприну. Увидел, как она смолит сигарету за сигаретой в тамбуре электрички, заговорил, узнал, что девушка после ссоры с матерью болтается без дела. Предложил ей денег.

Они вышли на первой же остановке – она называется платформа Казачьи Лагеря – и направились в лесополосу.

«Крики девушки, – говорил он на следствии, – ее движения во время нанесения мной ножевых ударов доставляли мне половую разрядку…»

Трижды разрядившись во время отпуска, Андрей Романович Чикатило вернулся к исполнению служебных обязанностей.

Служебные обязанности, равно как и супружеские, удавались ему не блестяще.

Все, кто работал с ним вместе в «Ростовнеруде», говорят примерно одно и то же: он не знал производства и абсолютно им не интересовался. Как мягко выразился один из свидетелей, «он витал в облаках». Его сослуживцам казалось, что все происходящее на большом предприятии, где работают сотни людей, не имеет к нему никакого касательства. Робот-исполнитель. Скажут – сделает, если не забудет. Отчего же терпели его на руководящем посту заводского доставалы? Просто не было другой подходящей кандидатуры. Так, по крайней мере, объясняют руководители «Ростовнеруда».

На совещаниях у директора Чикатило сидел молча, неотрывно глядя куда-то в пространство. Дым столбом, кипят страсти, кого-то разносят, а кого-то возносят, решают, кому идти на повышение, выносятся взыскания, распределяют материальные блага, ругаются, тыкают друг другу, не глядя на должности, – а он сохраняет полнейшее спокойствие в этом кипении мелких страстей. Иногда, вспоминают бывшие его сослуживцы, он зевал во весь рот, и тогда крупные желваки играли под гладко выбритой кожей.

Половину судебного процесса, на котором он был главным действующим лицом, Андреи Романович провел примерно так же. Падали в обморок матери, свидетели давали против него показания, к нему обращался судья, щелкали фотоаппараты корреспондентов, а он зевал. Сидел, скособочившись, на своей скамье за прутьями клетки и судорожно раскрывал рот, будто ему не хватало воздуха.

После планерки у директора Чикатило шел к себе в отдел. С подчиненными был неизменно ровен и корректен, но дать им конкретные задания чаще всего затруднялся. Претензий к себе не запоминал. Даже когда записывал, не мог восстановить, что же от него требуется. Отзываясь о нем как о человеке спокойном и уравновешенном, сослуживцы вспоминают, что он мог часами, не вставая из-за рабочего стола, что-то чертить в блокноте. Один раз подсмотрели: он рисовал крестики.

Тогда и решили – витает в облаках.

Он действительно думал о своем – как бы побыстрее дернуть отсюда хоть в недалекую командировку, хоть на пару дней – в Ростов, Батайск, Новочеркасск, Новошахтинск, Красный Сулин. Куда угодно, лишь бы подальше от директорских выволочек, от обрыдшего кабинета, от подчиненных, которые подкладывают ему кирпич в портфель.

Он оживлялся, когда приходил выправить командировку в канцелярию к Тамаре Александровне Жуковой. По ее словам, был отменно вежлив – через слово «спасибо», «пожалуйста». По всему видно, что командировка для него очень важна и не терпит отлагательств. Оформив бумаги, тут же исчезал. Потом, случалось, его, числящегося в командировке, сослуживцы встречали то на автовокзале, то в электричке. Он делал вид, будто не узнал, и исчезал при первой возможности. На худой конец, переходил в соседний вагон. За ним вообще замечалось, что он любит шастать по вагонам – от головы до хвоста и обратно.

Все чаще приходилось ему приводить себя в порядок.

Число «три» всегда значилось среди магических. Отчего-то оно оказывает особое воздействие на тех, кто волею судьбы или собственным хотением лишает жизни себе подобных. На войне и на эшафоте, говорят, трудно убить первых трех. Дальше уже легче. Привычнее.

В деле серийного убийцы роковая тройка бросается в глаза.

Первые три жертвы – с большими, многомесячными интервалами, напуганно, осторожно, неумело.

Вторые три – за считанные недели отпуска, откровеннее, решительнее, и нож всегда с собой.

И с той поры пошло:

1982 год: 12 июня, 25 июля, 13 августа, вторая половина августа, сентябрь, еще раз сентябрь, 11 декабря…

1983 год: июнь, июль, еще раз июль, 9 августа, август–сентябрь, сентябрь–октябрь, 27 октября, 27 декабря…

1984 год: 9 января, 21 февраля, 24 марта, 25 мая, 10 июня, июнь–июль, 19 июля, конец июля, 2 августа, 7 августа, 8–15 августа, вторая половина августа, 29 августа, 6 сентября…

Не все даты точно установлены. В своем блокнотике он дат не помечал. Когда близкие объявляли о пропаже, когда труп находили вскоре после убийства, проблем с датировкой не возникало. Однако по прошествии долгого времени судебно-медицинские эксперты затрудняются назвать точное время наступления смерти.

Бросается в глаза активность маньяка летом восемьдесят второго, летом восемьдесят третьего и весь восемьдесят четвертый по сентябрь включительно. Сбивки осенью восемьдесят второго и зимой восемьдесят третьего, двухмесячное затишье весной восемьдесят четвертого можно объяснить сезонными неудобствами для рысканья «одинокого волка».

Планировал ли он ритм выходов на охоту? Или это из области зоологии?

Можно представить себе, как он сидит на планерке у директора или у себя в отделе, рисует в блокноте крестики.

заглядывает в календарь и вдруг понимает – пора! И отправляется в канцелярию оформлять командировку.

Он набирается опыта. Ищет новые способы завлечения жертв. Шлифует прежние.

К восемьдесят третьему году его почерк убийцы вполне сложился.

Если он находит девицу нестрогих правил или кого-то из тех, кого называет «бродяжками», то без обиняков предлагает пойти с ним в укромное местечко, чтобы заняться сама знаешь чем. За деньги. За выпивку, если на лице написана тяга к спиртному. За удовольствие, которое может доставить видный крепкий мужчина в расцвете сил.

Последнее предпочтительнее, потому что бесплатно. Он знал заранее, чем все кончится, знал, что платить не придется, но все равно жмотничал.

«Денег, по-моему, я ей не предлагал, но давал понять, что услуги оплачу…»

Когда ему попадалась приличная молодая девушка, он, как правило, вызывался помочь ей добраться до места. Как попасть домой, люди и сами знают, поэтому он останавливал выбор на тех, кто едет из дома, в неизвестные края. Он отлично ориентировался на местности, знал маршруты городского транспорта, изучил расписание автобусов и электричек. Он всегда был готов указать самый короткий путь, довести до места, где чаще ходят автобусы или можно без труда поймать попутную машину. Его облик вызывал доверие.

С детьми он вел себя по-иному. Для них у него были наготове соблазны, реально существующие – в виде конфет и жвачек, – и гипотетические, лишь обещаемые: коллекционные марки, видеомагнитофон, яблоки с собственной дачи, вкусный домашний обед.

В университете ему читали курс педагогики. Он сдавал экзамены – Песталоцци, Коменский, Макаренко.

И не забудем, что Андрей Романович много лет работал с детьми. Хорошо ли, плохо ли – но работал. Не всегда же он их совращал. Опыт воспитателя подсказывал ему, кому что посулить.

Это – про почерк знакомств. Был еще почерк насилия.

Удары ножом он неизменно наносил левой рукой, чуть отстранясь от жертвы, чтобы не заляпаться кровью. Он уверяет, что убивал, находясь в каком-то затмении, некоем плотном тумане, однако выбирал вполне определенное положение относительно жертвы. «Я научился не пачкаться… Ножом я работал левой рукой. Пишу правой, а нож, когда режу продукты питания, держу левой…»

Во время многочисленных следственных экспериментов он не раз покажет на макете, как делал это. Он действительно резал людей точно так же, как еду. Тем же манером.

Правда, он утверждает, что человечину никогда не ел.

Проверить это невозможно, очевидцев нет, но каннибальские черты со всей очевидностью присущи его криминальному почерку. Некоторые части тела он – правда, не всегда – откусывал зубами или отрезал одним из двадцати трех ножей («правой рукой оттягивал матку, левой резал…»). Иногда, по его словам, отрезанное выбрасывал, иногда запихивал внутрь ран. Подтверждает, что брал в рот и кусал, но, настаивает, никогда не проглатывал.

Почему же тогда отрезанное и откусанное ни разу не удалось обнаружить?

Куда девал?

«Не помню».

Со слов следователя Яндиева: на допросах Чикатило показывал, что время от времени клал в портфель кастрюльку. Зачем? Мало ли что может понадобиться в командировке. Сколько людей возят с собой кипятильники, никто их не спрашивает – зачем.

Предположим. Но почему тогда несколько раз находили неподалеку от мест убийств следы небольших костров?

У примитивных народов есть поверье, что, съев какую-то часть тела врага или убитого зверя, обретешь силу, ум, отвагу, здоровье…

От зависти и от порождаемой ею ненависти отрезал и выгрызал то, что служит для продолжения рода.

Однажды он скажет: меня всегда раздражало, что у каких-то мальчишек по мужской части все в порядке, а у меня, который на голову их выше, сплошные проблемы.

А без предположений, как доказанный факт, – еще один дикий ритуал: «партизанский». Он носился вокруг уже холодеющего истерзанного тела, размахивал кровавыми кусками плоти и представлял себя отважным партизанским разведчиком из любимых книг. В стане врага он сумел взять добычу…

На телах его жертв эксперты находят следы, свидетельствующие о том, что убийца, не вынимая ножа из раны, наносил десятки ударов в одно место, как бы воспроизводя движениями руки половой акт. Сексопатологи полагают это своего рода ритуальной мастурбацией. И по ней можно опознать почерк убийцы. И по следам от ножа в глазницах.

Что самое удивительное, он не заметал следов. Не закапывал, не прятал, не оттаскивал трупы в укромные места. Так, присыпал землей или палыми листьями, прикрывал старыми газетами. И быстро уходил.

Когда он возвращался домой из очередной командировки, то разбирал портфель и ножи прятал всякий раз в одно место. Не то чтобы даже прятал, просто клал. Там их и нашли при обыске после ареста.

«Я после убийств ножи не выбрасывал, хотя всегда мог выкинуть из электрички. Хранил под мойкой на кухне».

Еще одно его показание на ту же тему:

«У меня было три костюма – черный, серый и коричневый. В каждом держал по ножу, чтобы не перекладывать».

Покончив с портфелем и ножами, плотно поужинав, он, утомленный после нелегкого дня, укладывался спать. Спал всегда на одном и том же боку, за ночь ни разу не сменив позы. Засыпал мгновенно, спал до утра без сновидений. Проснувшись, шел на работу, где дремал на совещаниях и рисовал крестики. Нагоняи тем временем становились чаще и звучали грознее. Андрей Романович, прежде к выговорам безразличный, все чаще обижался и огрызался. Порою жаловался сослуживцам на несправедливость и гонения, чего раньше за ним не замечалось. Бывало, Феодосия Семеновна ходила к начальству просить за него.

Прокурор Анатолий Иванович Задорожный спросил на судебном заседании у свидетеля Масальского, работавшего вместе с Чикатило в «Ростовнеруде», как тот держался на работе.

– Он мне казался каким-то обиженным.

– Обидчивым? – переспросил прокурор.

– Нет. Именно обиженным.

– А как он относился к своим обязанностям?

– Это вопрос не ко мне, а к директору. Он, по-моему, делал все, чтобы заставить Чикатило работать. Но все без толку.

Претензий к начальнику отдела снабжения становилось все больше. У директора кончалось терпение, Андрей Романович накапливал обиды. С сотрудниками он держался по-прежнему – вежливо, спокойно, хотя и немного замкнуто. Но в коридорах заводоуправления все чаще жаловался на несправедливость и притеснения.

Немногословный и сдержанный, он мог внезапно стать вполне компанейским человеком, особенно после рюмки водки за скромным служебным застольем. Но особенно разговорчивым становился, когда речь заходила о притеснениях на службе, о том, как его зажимают и не ценят. Во время следствия, когда он замыкался в себе и надо было его расшевелить, хватало одного вопроса об отношении к нему начальства «Ростовнеруда». Незамедлительно следовал долгий монолог о негодяях, которые его терроризировали. А взяв темп, он по инерции подробно и многословно отвечал и на другие вопросы.

Следовавшие одно за другим убийства восемьдесят третьего и восемьдесят четвертого годов он будет объяснять особенностями своей работы, служебными неурядицами и выдуманными преследованиями: «Бешеные эти командировки, ненормальные всякие… Одичал и озверел. Получилось, что с работы меня вытравили, как фашиста, свидетели есть, травили в коллективе, сфабриковали дело, что я линолеум похитил. И мне некуда деться, я оказался на вокзалах, в электричках… И жалобы писал и в ЦК, и в обком…»

Пудрит мозги. Переставляет местами причины и следствия.

На вокзалах и электричках он оказывался не потому, что его выгоняли в «бешеные командировки». Он сам рвался в поездки. Он придумывал их и подстраивал. И дело с линолеумом началось лишь в восемьдесят четвертом, когда на его совести уже было больше двадцати смертей. И не «вытравили» его с работы, а дали уйти подобру-поздорову. Уволился он с незапятнанной трудовой книжкой, по собственному желанию, да еще льготным манером, без перерыва в трудовом стаже, что сохранило за ним кое-какие привилегии, которые причитаются советскому служащему, много лет вкалывающему на одном и том же месте.

Вот один из трудно объяснимых парадоксов советского бытия: при самой суровой эксплуатации, при мизерно оплачиваемом труде, при неограниченных возможностях для демагогии и ничегонеделанья под ее соусом, при всем этом избавиться от сутяги, лентяя, малограмотного, дурака – сложно неимоверно. Закон охраняет бездельника. Можно выпереть за грубейшие нарушения – систематические прогулы, пьянки на рабочем месте. Но если абсолютный бездельник и полнейший разгильдяй исправно ходит на службу, ничего не нарушает, если не числится за ним не то что прогулов – даже опозданий, то голыми руками его не возьмешь. Уволишь – подаст в суд, и, можете быть уверены, суд восстановит его на работе. И заставит оплатить ему вынужденный прогул.

Снабженца, который не обеспечивает завод материалами и деталями, выставить за ворота почти невозможно. Всегда найдет, чем оправдаться. Например: материалы распределяют по фондам, а фондов до сих пор не дали. Или дали, но на бумаге, а материалов как не было, так и нет. Советский человек, если хочет что-то раздобыть, обязан ловчить и выкручиваться, кого-то подмазывать, кого-то угощать, кому-то лезть в душу. Но в то же время нельзя приказать ему публично дать кому следует на лапу. Как-никак уголовное деяние.

Вот и получается, что ходит человек на работу, выслушивает распоряжения начальства, дает задания подчиненным, а когда становится ясно, что бурная деятельность дала смехотворный результат, то ничьей вины вроде бы и нет.

Если и не было хищения аккумулятора, его следовало придумать.

Нормальная директорская логика. Иначе от Чикатило не избавиться.

Его обвиняли в том, что он украл линолеум и аккумулятор. В части линолеума обвинение сняли за недоказанностью. Аккумулятор стоил ему партийного билета и короткой отсидки.

Спер он их или нет?

Вполне мог. Что за кухня без линолеума, что за «Москвич» без аккумулятора? И то и другое – товар дефицитный, каждый день на прилавках не лежит.

Но мог и полюбовно, за скромную мзду, договориться с кладовщиком. В тех, старых ценах аккумулятор тянул рублей на пятьдесят, а с заводов что ни день таскали на миллионы. Национальный спорт.

И это при том, что не так давно, при Сталине, за несколько колосков, подобранных на поле в голодный год, за украденную картофелину или буханку хлеба без размышлений давали десять лет лагерей. Да и позже хищение «социалистической собственности» грозило всякому, на нее посягнувшему, долгой отсидкой. Берегли это таинственное «общее достояние», а поскольку оно как бы и ничье, то и разворовывали нещадно.

С линолеумом дело и вовсе темное. Чикатило держался версии, будто шофер не довез материал до склада, продал налево по дороге, а сваливают на начальника снабжения…

Возможно, так оно и было. Однако на фоне тех убийств, которые он, по версии следствия, уже совершил к тому времени, все эти проблемы не стоят выеденного яйца. Лучше бы он спер без наказания все аккумуляторы в Ростовской области.

Пусть он и не украл ничего, но отношения с начальством были испорчены, и директор счел за благо дать делу ход. Хозяйственник его ранга в небольшом городе, наподобие Шахт, – фигура заметная. К его мнению прислушиваются и в горкоме партии, и в прокуратуре.

Против Чикатило Андрея Романовича было заведено уголовное дело. Вел его старший следователь городского управления внутренних дел Валерий Степанович Таршин.

Андрея Романовича стали вызывать на допросы. Подозреваемый пытался внушить следователю, что он человек образованный, с интеллектуальными запросами и о хищениях какой-то ерунды смешно даже говорить. Однако на Таршина это не произвело никакого впечатления.

Чикатило перепугался. Он стал путаться в показаниях и юлить. А потом, неожиданно взяв отпуск, сбежал в Ростов.

Таршин посылал ему повестки; жена отвечала, что Андрей Романович уехал отдыхать. Чикатило тем временем, сидя в Ростове, строчил жалобы и искал себе новую работу.

Он нашел ее. В первых числах августа его оформили на должность начальника отдела снабжения в ростовском объединении «Спецэнергоавтоматика». Начальство в Шахтах, узнав об этом, вздохнуло с облегчением. Следователь Таршин, полагая, что подследственный в бегах, а дело не столь уж существенное, перестал слать повестки. По всей вероятности, дело о хищениях вскорости закрыли бы, как то случается сплошь и рядом.

Не успели.

На следствии Чикатило скажет: «Тогда, в 1984 году, в затравленном состоянии я сделал 15 убийств». Положим, он привирает: последние шесть из них он «сделал» никак уж не в затравленном состоянии. Шахтинский кошмар остался позади, Андрей Романович нашел приличную работу и, главное, очень для него удобную. Практически бесконтрольная, она давала ему возможность не только ближних поездок по области, но и дальних, серьезных командировок. Перед ним открывались, так сказать, новые горизонты.

Уже 8 августа, едва приступив к работе, он слетал в Узбекистан.

Там за недельную командировку он оставил два трупа. Поехав из Ташкента за город, искупаться в реке Чирчик, встретил молодую пьяную женщину, имя которой так и не удалось установить, убил ее в своей обычной манере, а сверх того отрезал голову жертвы и забросил в кусты. Несколько дней спустя отправился на электричке в сторону Сырдарьи за дынями – там они дешевле, чем в городе. В вагоне увидал десятилетнюю Акмарал Сайдалиеву, вышел с ней на первой же остановке и ударил на кукурузном поле кухонным ножом. Добивал камнями.

Дешевые дыни он под Ташкентом купил. В городе они существенно дороже. Дыни привез домой.

Из командировок он всегда что-то привозил в семью.

Перед визитом в Ташкент, но уже после того как его приняли на новую службу, Чикатило убил Наталью Голосовскую (2 августа); через пять дней, уже с авиабилетом в кармане, он встретил в Ростове, неподалеку от Ворошиловского моста, семнадцатилетнюю Людмилу Алексееву и «показал ей дорогу» на Левбердон. В лесопосадках у пансионата под названием «Тихий Дон» он нанес девушке 39 колотых и колото-резаных ран кухонным ножом с темной пластмассовой ручкой. Он также отрезал верхнюю губу и затолкал ее в рот трупа, искромсал грудь и вырезал низ живота. А с места убийства, как утверждало следствие, унес 90 рублей, спортивную сумку, косметическую сумочку ценой в пятерку и пластмассовые клипсы за два рубля.

После убийства Алексеевой – это было поздним вечером – Андрей Романович не стал возвращаться домой, а переночевал на работе. Его сослуживец И. А. Ковалев рассказывал, что утром, придя на службу, застал своего нового коллегу за стиркой: под краном в туалетной комнате тот отстирывал рубашку.

Все в том же «затравленном состоянии», вернувшись с дынями из командировки в Узбекистан, он убивает 28 августа одиннадцатилетнего Сашу Чепеля. Тоже после работы. Там же, где Алексееву, – у пансионата «Тихий Дон». Тем же ножом. И опять, чтобы не мотаться на электричке домой на ночь глядя, остается ночевать в конторе.

Кровь он и на этот раз отмывает в туалете «Спецэнергоавтоматики». Спать укладывается на своем письменном столе, где утром его обнаруживают сослуживцы.

Кому какое дело, если человек заработался и решил заночевать в конторе?

6 сентября в парке Авиаторов он убивает двадцатичетырехлетнюю Ирину Лучинскую. У него при себе тот же нож – вероятно, он все эти дни ходит в одном костюме.

Ночует на работе.

13 сентября после долгого выслеживания его арестовывает Александр Заносовский. В портфеле Чикатило находят: грязное полотенце, моток крепкого шпагата, баночку вазелина, кухонный нож с темной пластмассовой ручкой, удостоверение внештатного сотрудника милиции.

Более чем сдержанный в оценках, скупой на похвалу Исса Магометович Костоев сказал нам: «Заносовский и Ахматханов сработали добросовестно и профессионально».

Александр Заносовский рассказывает: «Кажется, он меня узнал. На лице написан ужас, пот стекает по щекам. Я сразу подумал – это тот, кого мы ищем. Убийства в Шахтах, у него шахтинская прописка. Работает в Ростове, а в парке Авиаторов труп за трупом».

В отделении милиции при Центральном рынке открыли портфель задержанного. То, что в нем обнаружили, только укрепило подозрения Заносовского. Набор предметов говорил сам за себя.

Чикатило пытался что-то объяснить, но очень невнятно. Его отвезли в Первомайский райотдел милиции, оттуда передали оперативно-следственной бригаде, которая вела дело «Лесополоса». Ее сотрудники, изучив содержимое портфеля, тоже сказали – попался.

Областному уголовному розыску и оперативно-следственной бригаде предстояла достаточно кропотливая, но совершенно ясная работа: проверить задержанного Чикатило по всем известным тогда эпизодам. Это требует долгого времени, если не работать кое-как. А задерживать надолго, не предъявив обвинения, запрещает закон.

Если вспомнить историю с алиби Кравченко, можно без труда понять, что такие процессуальные нормы соблюдаются отнюдь не скрупулезно. У опытного оперативника или следователя всегда есть в запасе приемы, как растянуть время пребывания задержанного за решеткой. Однако на этот раз решено было сделать все по закону. Чикатило дал достаточно поводов, чтобы можно было подержать его в камере столько времени, сколько нужно следствию.

Перво-наперво его подвергли административному аресту за приставания к женщинам в общественных местах. За это можно схлопотать самое большее пятнадцать суток – и он получит их как миленький. Пятнадцати дней должно было хватить, чтобы выяснить личность задержанного. Но обстоятельства складывались еще более удачно, чем поначалу думали оперативники: они сразу же наткнулись на заведенное в Шахтах уголовное дело по хищению аккумулятора и линолеума. Достаточно предъявить обвинение в хищении и можно держать Чикатило под стражей уже не дни, а недели или даже месяцы, если очень потребуется. А за это время без спешки узнать о подследственном все, вплоть до малейших деталей.

И разобрались. Копали не у поверхности, а вглубь, на добрый десяток лет. Докопались, в частности, до гнусных шалостей педагога в Новошахтинске и Шахтах, до похабства с девочкой в пруду, до грязных приставании в запертом классе. Мерзко и нечистоплотно, но – дело прошлое, и никто не возьмется утверждать, что нечистоплотные поступки испуганного человека средних лет, который, напирая на жалость, застенчиво рассказывает следователю о своей мужской неполноценности, имеют хоть какое-то отношение к серии страшных убийств.

Оперативники по крупицам собирают сведения о бывшем педагоге: слыл среди учащихся голубым, над ним открыто насмехались, подглядывал за девочками в туалетах. В купленный им тайком от семьи флигелек водил девиц легкого поведения. Работая в «Ростовнеруде», вел себя не совсем обычно, был замкнут, не расставался с портфелем, любил мотаться по электричкам, ходил из вагона в вагон. Странная личность.

Но странных личностей на свете гораздо больше, чем убийц.

В 1991 году, когда Чикатило арестуют, чтобы уже не выпустить, следователь Исса Костоев проявит необычайное упорство и сумеет вырвать недоступные следователям прокуратуры секретные материалы оперативно-розыскного дела двенадцатилетней давности: город Шахты, тело Леночки Закотновой в речке Грушевке. После этого и закрутится старое дело по новой, и посмертно оправдают Кравченко, и предъявят обвинение Чикатило.

И до этого, оказывается, докопались оперативники в 1984 году, при первом аресте Чикатило. Но, говорят, не придали значения. Позвольте усомниться.

Наконец, прокуратура Новошахтинска выясняет, причастен ли Андрей Романович к убийству Димы Пташникова, того самого десятилетнего филателиста, который доверчиво пошел вечером на свидание со щедрым степенным человеком. По всем статьям подходил Чикатило на роль подозреваемого. Все указывало прямо на него. За исключением одного: на теле убитого мальчика и на его одежде обнаружили следы спермы, анализ которой со всей определенностью показал, что по антигенному составу она относится к четвертой группе.

Напомним: у человека кровь и все выделения, будь то сперма или слюна, – одной группы. Каждый из нас вырос из одной-единственной оплодотворенной клетки. Генетика не признает чудес.

Андрея Романовича Чикатило проверили на группу крови. Как проверяли до этого сотню тысяч шоферов в Ростовской области.

И этого оказалось достаточно, чтобы снять с него обвинения в убийствах: кровь оказалась второй группы.

Сперму на анализ не брали.

И, как признался Виктор Васильевич Бураков, они тогда не знали толком, как ее, проклятую, брать. И можно ли прибегать к такой процедуре, когда перед тобой человек, чья вина не доказана, да еще человек партийный, семейный, положительный?

Не было оснований для анализа, повторяют много лет спустя, уже после приговора.

А портфельчик со своеобразным набором предметов? Зачем же обыкновенному снабженцу таскать с собой в недалекую командировку остро заточенный нож и веревку? Ладно, предположим, для того, чтобы что-то отрезать и что-то привязать. (Симпатичное объяснение, когда ищут человека, связывающего своих жертв и бьющих их ножом до смерти. Правдоподобное.) А вазелин для чего? Мало ли для чего… Для бритья!

Такое можно сказать только с испугу, когда ничего лучшего в голову не пришло. На всех мальчишечьих трупах были найдены недвусмысленные следы гомосексуальных актов.

Он и сказал с испугу: для бритья. Так и записали в протокол.

А портфельчик с вещественными доказательствами вдруг куда-то исчез. Словно испарился. Пропал бесследно.

Много лет спустя выясняется, что вовсе не бесследно. Очень даже хорошо известно, куда он подевался.

Подполковник милиции Марат Урманчиев, который в то время работал в Первомайском райотделе управления внутренних дел, заявил на суде: портфель со всем его содержимым он лично передал из отдела милиции в бригаду по «Лесополосе». А работники бригады по неизвестной никому причине вернули его супруге арестованного.

За ненадобностью. Следствию портфель оказался ни к чему.

Бережливая и хозяйственная Феодосия Семеновна снесла ненужные сыщикам вещественные доказательства домой и приобщила хорошо заточенный нож к своей домашний утвари. Кухонный нож из портфеля естественным образом оказался на кухне.

Весной девяносто первого года Чикатило предъявили для опознания все 23 ножа, изъятые в его новочеркасской квартире. Вот выдержка из протокола показаний: «Нож под номером пятнадцать очень похож по размерам, форме лезвия, по форме и цвету рукоятки на тот, который у меня изымался и которым я совершил ряд убийств… Скорее всего, этим ножом мною были убиты Лучинская, Чепель, Алексеева, Голосовская…»

Г.Г. Бондаренко в 1984 году работал начальником уголовного розыска Первомайского отдела УВД. Вызванный в качестве свидетеля, он без колебаний опознал нож, который, по его словам, находился в портфеле Чикатило, когда его привезли в Первомайский отдел от Центрального рынка.

Такой вот пустячок отдали жене арестованного. И в самом деле, пригодится в хозяйстве.

Андрей Романович сидел тем временем в следственной камере и ждал своей участи. Поскольку им занимались всерьез, в камеру, как водится, подсадили «наседку» – глядишь, в задушевном разговоре, с участливым товарищем по несчастью что-нибудь да выболтает.

Новый сокамерник представился медиком. Андрей Романович и к этой области знаний проявил незаурядный интерес. Больше всего его волновало, можно ли определить преступника по сперме.

Чего же еще надо было тем, кто подсадил к нему стукача? Полного признания в преступлениях? Да какой же идиот признается в камере, что кого-то изнасиловал! За это и уголовники презирают, у насильников самая паскудная жизнь в тюрьмах и лагерях. Их редко оставляют в покое.

Подсадному он сказал более чем достаточно.

Тот, можно быть уверенным, доложил по инстанции, но его не услышали. Или не захотели услышать.

Мнение следователя по особо важным делам Ростовской прокуратуры Амурхана Хадрисовича Яндиева:

«Дело Чикатило ни в восемьдесят четвертом, ни в девяносто первом году нельзя было раскрыть обычным оперативным путем. Необходимо было найти с ним контакт, как это сделали мы. А тогда его просто упустили. Следователь оказался никудышный, оперативники ничего не смогли вытянуть. Тут требовался аналитик. Надо было поднимать одно за другим все преступления, которые накопились по «Лесополосе», сопоставлять – где был Чикатило в тот день и в тот час, мог оказаться в этом месте или не мог. Нужен был не вообще аналитик, а класса Костоева.»

Такого в деле Чикатило тогда не оказалось. Осенью восемьдесят четвертого года Исса Магометович Костоев, можно сказать, разминулся с ним.

Они встретятся несколько лет спустя.

Гражданина Чикатило Андрея Романовича за недоказанностью обвинения надо было выпускать. За что же, спрашивается, его столько держали? Чем оправдываться перед начальством?

Дело о хищении, шитое, как считает Яндиев, белыми нитками, вскорости было закончено и передано в суд Ленинского района города Шахты. 12 декабря 1984 года Чикатило был приговорен по статье 92 Уголовного кодекса РСФСР к одному году исправительных работ за хищение аккумулятора. Линолеум в приговоре не упомянут. С зачетом срока содержания под стражей от дальнейшего отбытия наказания гражданин Чикатило освобожден.

Просидел он три месяца, освободили его прямо в зале суда. Общественной опасности, следовательно, не представляет.

Гораздо хуже было исключение из коммунистической партии. Андрей Романович очень его переживал. Но – иначе нельзя. Ведь коммунист уже по определению есть существо кристально чистое, можно сказать, ангелоподобное. Ему не пристало быть не только осужденным, но и судимым. Даже под следствием желательно не находиться. Виновен или невиновен – дело десятое. Попал под суд – из партии долой.

Это было за год до начала перестройки. Переживать очень долго не пришлось. Близились времена, когда пребывание в ленинской партии станет для многих не почетом, а грустным воспоминанием. Андрей Романович довольно скоро начнет истово от нее открещиваться и проклинать тех, кто вбил в его голову ложные идеалы.

Единственный след всей этой истории с задержкой Чикатило остался в особом бюллетене, который во время следствия по «Лесополосе» выпускали для служебного пользования. Виктор Васильевич Бураков показал нам книжицу в красном переплете, в которой собраны все сведения о людях, оказавшихся хоть в малой степени под подозрением. Там записано: Чикатило Андрей Романович, 1936 года рождения, прописан там-то, работает там-то, проверен по «Лесополосе».

Проверен и отпущен. Стало быть, ни при чем.

Может быть, единственным человеком, который не понял, отчего Чикатило снова оказался на свободе, был капитан Александр Заносовский. Он несколько раз интересовался у своего милицейского начальства, как там его «крестник» – раскололся или еще нет? Он был очень удивлен, когда узнал, что тот по группе крови никак не может быть тем насильником и убийцей, в поисках которого сбилась с ног вся милиция области.

Интуиция сыщика подсказывала ему: он арестовал того человека. Эксперты в чем-то ошиблись. Там люди знающие, сказали ему, как-нибудь без тебя разберутся. Ты делай свое дело.

Он и делал. Вышагивал по автовокзалу, куда его постоянно направляли, заглядывал в незнакомые лица, обращал внимание на все необычное, мало-мальски подозрительное. Он был внимателен, даже настырен. Он надеялся, что рано или поздно встретит «крестника» и возьмет его с поличным. Объяснения насчет группы крови его по-прежнему не устраивали.

Но вскоре Заносовскому пришлось оставить дежурства на автовокзале. Один из руководителей следственно-оперативной бригады настоял, чтобы его отстранили от «Лесополосы»: слишком настырен, от излишнего рвения порой нарушает требования конспирации, которая просто необходима, дабы тот, кого ищут, не заметил, что его ищут. Может быть, он и не знает, что за ним охотятся. Может быть, он очень наивен.

И невдомек им было, что профессионал Заносовский один раз уже нашел того, кого искали столько профессионалов.

Естественно, Александр Александрович не остался без дела. Он продолжал работать в райотделе, потом в городском уголовном розыске, раскрывал преступления, в том числе и сексуальные. Однажды вдвоем с напарником вышел ночью без оружия на вооруженных квартирных воров. Воров задержали. Напарник погиб. Заносовский получил восемь ножевых ран, но выжил. Был награжден «Красной Звездой». Боевой орден, его не дают за выслугу лет.

Сейчас он, немногословный, рано поседевший, с грустью вспоминает восемьдесят четвертый год. Не кабинетный работник, а сыщик, из тех, кого ноги кормят, он верит в науку криминалистику, но по-прежнему убежден, что на первом месте у сыщика – интуиция и здравый смысл. Если бы эти качества возобладали тогда, никто больше не погиб бы от ножей, которые хранились под раковиной в кухне.

Когда бы Чикатило отпустили с миром сразу после пятнадцатисуточной отсидки и определения группы крови, еще можно было бы как-то понять недальновидность оперативников. Ну, закрутились, вон сколько было проверок, больше ста пятидесяти тысяч водителей на анализ крови послали. Ну, пошли на поводу у обстоятельств – ведь в это самое время оговаривали себя, кололись почем зря в следственном изоляторе дураки. Ну, прозевали. Обычное наше разгильдяйство. По чтобы такого человека по разгильдяйству не уличили в более серьезных преступлениях? За три месяца, пока Чикатило сидел в следственном изоляторе, о его тайных грешках и явных прегрешениях стало известно все. И тем не менее его отпустили.

Позвольте усомниться. Если без экивоков – может быть, кому-то Андрей Романович нужен был не в камере, а на свободе? А если совсем без экивоков – не приложила ли к этому руку государственная безопасность, наша вездесущая Галина Борисовна?

Следователи по особо важным делам Исса Костоев и Амурхан Яндиев пожимают плечами и версию всерьез не рассматривают. Нас это не убеждает…

В своем кабинете на Октябрьской площади в Москве, в здании Министерства внутренних дел России, нас принимает бывший начальник ростовского уголовного розыска, бывший второй человек в Ростовской милиции, а ныне начальник уголовного розыска всей России генерал-майор Владимир Ильич Колесников. О нем строгий к милиции Костоев говорил: порядочный человек, профессионал, сильная личность.

Уже седовласый – всего-то сорок четыре года – здоровенного роста, руку жмет, как тисками сдавливает.

Так что вы думаете, Владимир Ильич, о недреманном оке Галины Борисовны? Не приглядывало ли оно и за делом Чикатило?

Генерал Колесников сосредоточенно молчит, обдумывая вопрос, затем медленно произносит:

– Я профессионал. Вот передо мной лежит пачка «Мальборо». – Достает сигарету, закуривает. – Я точно знаю, что это «Мальборо», а не «Столичные». – Кладет пачку на стол. – Утверждать можно только то, что знаешь точно. – Делает паузу. – Больше по этому вопросу ничего сказать не могу.

Он не хитрит. Он ведет профессиональный разговор.

Но мы профессионалы в другом ремесле. И у нас сомнения остаются.

В школе нас приучили к мысли, что наука всесильна. Что земля круглая и в ядре каждой живой клетки есть хромосомы, что Е=mc². Из детективных романов и полицейских историй мы знаем так же точно, что криминалистика есть часть науки и стоит преступнику оставить на месте преступления отпечатки пальцев или следы крови, как эксперты быстро дознаются, кому они принадлежат, а дальше дело сыщиков найти именно того индивида, который соответствует научному портрету.

Но если его найдут, и отпечатки пальцев совпадут, и кровь будет соответствовать – тут ему не отвертеться.

Своей крови Чикатило не оставлял. Отпечатки пальцев на клочьях одежды и листьях обнаружить практически невозможно, да и находили трупы большей частью нескоро.

Но все его преступления носили выраженный сексуальный характер, и сперму много раз находили. И отправляли ее на экспертизу. И выявляли групповую принадлежность.

Чикатило оказался вне подозрения, ибо анализ крови, взятый у него и сомнений не вызывающий, недвусмысленно говорил: другая группа.

А сыщики учились в тех же школах, что и мы, и они тоже знают, что наука всесильна. И если на трупе следы одной группы, а у подозреваемого группа другая, значит, его надо отпустить на все четыре стороны.

Вот если бы совпали, то, наверное, никакие черные колпаки ему не помогли бы.

Попробуем все же понять, почему так произошло. Откуда такое фатальное для детективов невезение?

Все, о чем говорится в этой небольшой главе, написано со слов заведующей судебно-биологическим отделением Бюро главной судебно-медицинской экспертизы Минздрава России С. В. Гуртовой, а также по некоторым, вполне авторитетным научным источникам.

Начнем с цитаты: «Групповые антигены, обнаруживаемые в выделениях людей, качественно всегда соответствуют их группе крови, они остаются неизменными на протяжении всей жизни человека лишь с небольшими колебаниями количественного содержания» (Л. О. Барсегянц, Б. Д. Левченко. Судебно-медицинская экспертиза выделений организма. Москва, 1978, с. 104).

Совсем немного в пояснение – если вы после школьной скамьи успели забыть, что такое антигены и как они связаны с группой кропи.

Всякий живой организм защищается от чужеродных ему веществ. Проникновение постороннего белка, устроенного иным образом, чем его собственный, он воспринимает как начало войны – и объявляет борьбу с ним не на жизнь, а на смерть. По этой причине каждый из нас на протяжении жизни не раз и не два дает бой микробам и вирусам (и выходит из него, как правило, победителем). И по той же причине отторгаются органы, пересаженные от чужого организма, а чтобы этого не происходило, врачи подбирают доноров, чей белок устроен достаточно похоже на белок реципиента, кроме того, дают очень сильные препараты – иммунодепрессанты, подавляющие реакцию отторжения.

Нечто похожее происходит и с донорской кровью. Не всякому больному подходит кровь того или иного человека. Из-за этого в старые времена попытки переливания крови нередко заканчивались смертельным исходом. Так продолжалось до той поры, когда в 1900 году тридцатидвухлетний австрийский ученый Карл Ландштейнер, впоследствии американец и лауреат Нобелевской премии, открыл группы крови человека.

Деление всего человечества на такие группы (обычно на четыре) возможно и практически осуществимо благодаря тому, что у людей присутствуют – или, напротив, отсутствуют – некоторые антигены в клетках крови, что можно довольно просто обнаружить, изучая под микроскопом поведение эритроцитов, красных кровяных клеток, тех самых, которые разносят по организму кислород. Чаще других используют достаточно простую и наглядную систему АВ0. В ней различают четыре основных антигена: А (в двух вариантах), В и 0, то есть отсутствие антигена. Они встречаются в крови в четырех сочетаниях: их нет вовсе (0, или 1-я группа крови), есть только А (2-я группа), есть только В (третья группа), есть оба (АВ, 4-я группа).

Подобные антигены можно найти во всех выделениях человека, в которых присутствует белок, будь то пот, слюна или сперма. Распространены эти группы неодинаково. У жителей Европы распределение примерно такое: первая и вторая группы – по 35%, третья группа – 20% и четвертая – 10%.

Анализ на группу крови или какого-либо выделения – его называют антигенным типированием по системе АВО – достаточно прост и тривиален, он даст однозначный результат, но, конечно, высокой точностью не отличается. Внутри каждой группы – миллионы индивидов. Но если человек из другой группы, то можно совершенно точно сказать, что кровь (или сперма) принадлежит не ему.

Такие вот начальные предпосылки. А теперь вернемся к Андрею Романовичу.

Судебно-медицинские экспертизы по следам его преступлений проводились неоднократно, и не только в Ростове, но и в других городах, куда он выезжал на кровавые гастроли, в том числе в Ташкенте и Краснодаре. В этой работе принимали участие по меньшей мере семь независимых экспертов. Они работали с очень малым количеством спермы, потому что, по словам С. В. Гуртовой, «она была найдена, кажется, на девятнадцати трупах, но в очень небольших количествах».

Даже этих количеств было достаточно для антигенного типирования. И всякий раз анализ показывал: есть антигены как А, так и В, то есть четвертая группа.

А кровь у Чикатило – второй группы. В ней присутствуют только антигены А. Это кровь другого человека.

Вы свободны, гражданин Чикатило.

Еще в 1980 году Бюро главной судмедэкспертизы столкнулось с неожиданным случаем, когда группа крови и группа спермы разошлись. Преступник был установлен с полной достоверностью, анализ, проведенный для порядка, показал, что в крови обвиняемого отсутствуют антигены А и В, то есть это группа 0. А в следах, обнаруженных на месте насилия, оба антигена есть. То есть никак не группа 0. Проверили потерпевшую – у нее только антигены А. Откуда В?

С. В. Гуртовая:

«Я было решила, что это ошибка эксперта. Проверила – все верно. Следствие зашло в тупик. Мы начали ломать голову и в конце концов решили проверить у подозреваемого не только кровь, но и выделения. Хотя, казалось, это было лишено смысла. А когда проверили, то с изумлением увидели, что у него и в сперме, и в слюне есть антиген В. Мы проверяли его ежемесячно в течение полугода. То же самое: в крови антигена В нет, в выделениях – есть».

После этого в журнале «Судебно-медицинская экспертиза», в четвертом номере за 1981 год, была напечатана статья «О некоторых особенностях экспертизы вещественных доказательств в связи с половыми преступлениями». Позволим себе цитату из этой статьи:

«В практике работы судебно-биологических отделений… отмечено несколько случаев обнаружения в выделениях человека антигенов системы АВ0, не выявлявшихся в крови… Причины подобного факта могут быть различными и должны, на наш взгляд, стать предметом научных изысканий. Однако само по себе это явление… может послужить предпосылкой для ошибочного вывода…

Если в пятнах, содержащих сперму, эксперт выявляет антиген, не свойственный потерпевшему и подозреваемому, то эксперт категорически исключает проходящего по делу подозреваемого как участника преступления. Однако этот вывод может оказаться преждевременным. Возможное обнаружение в сперме подозреваемого (и даже в его слюне) антигена, не содержащегося в его крови, но найденного в пятнах спермы на вещественных доказательствах, полностью изменяет экспертный вывод…

Для предотвращения подобных экспертных ошибок… при выявлении в пятнах на вещественных доказательствах антигена, не свойственного крови потерпевшей и проходящего по делу подозреваемого, исследование соответствующих образцов должно считаться обязательным».

Вряд ли до ростовских специалистов за три года не дошел журнал «Судебно-медицинская экспертиза». Но прямых указаний не поступало. А в журналах много чего пишут, за всем не уследишь. Они там теоретики, а у нас сто пятьдесят тысяч анализов.

Хотя, возможно, рассуждали иначе. Или вовсе на эту тему не рассуждали. Но и мысли не возникло – не то чтобы сперму взять на анализ, но хотя бы слюну. Сплюнуть-то можно было попросить. И даже приказать.

Один плевок – и его бы не выпустили в восемьдесят четвертом.

Впрочем, в таких случаях, кажется, не плюют, а полощут рот чистой водой.

Сейчас некоторые специалисты считают, что расхождение по антигенам может появляться и исчезать, например в результате заболеваний или воздействия аллергенов. Однако есть и другие мнения. Японские врачи наблюдали за тремя поколениями одной семьи, у всех членов которой антиген В проявлялся только в выделениях, но не в крови. И по анализу крови они все были четвертой группы, а на самом деле – третьей.

Причина таких аномалий – надо сказать, довольно редких – заключается в том, что антиген в крови присутствует, но в очень малых количествах, которые просто не обнаруживаются обычным анализом. Этот антиген вырабатывается организмом, но по каким-то причинам, пока не очень понятным, как бы отфильтровывается кровью. Сыворотки, с помощью которых связывают антиген, не рассчитаны на столь малую концентрацию, они его просто не замечают. А в выделениях те же антигены содержатся в сотни раз больших количествах, нежели и крови. И обнаруживаются без труда.

Иными словами, организм не совершает ошибки. Ее невольно совершают те, кто делает анализ, когда стригут всех под одну гребенку.

А не замечали этого так долго потому, что расхождения такого рода чрезвычайно редки. Японцы считают, что у них – в одном случае из двадцати тысяч, а в Европе, вероятно, еще реже.

Тем не менее по настоянию судебно-медицинских экспертов прокуратура в 1988 году разослала письма следователям, чтобы они имели в виду такой феномен и учитывали его на практике. Из прокуратуры приходит много указаний…

Когда у следствия возникло подозрение, что многие убийства на сексуальной почве совершаются в Ростовской области одним человеком, дела прислали для оценки в Бюро главной судмедэкспертизы. Вопрос был сформулирован так: это может быть один человек?

Бюро ответило следователям примерно следующее. Если это действительно один человек, то он четвертой группы, с обоими антигенами – А и В, причем свойство В выражено у него слабо. Этот случай встречается совсем редко: обычно в четвертой группе слабое свойство у антигена А.

Теперь С. В. Гуртовая считает, что допустила неточность. Надо было написать так: «Человек, в сперме которого содержатся указанные антигены».

Классический пример неточности формулировки с трагическими последствиями описан у Льва Толстого в «Воскресении», когда присяжные, и в их числе князь Нехлюдов, написали в вердикте «виновна, но заслуживает снисхождения» вместо «виновна, но без злого умысла», в результате чего Катюша Маслова отправилась на каторгу.

По словам Гуртовой, она рекомендовала следствию проверить сперму подозреваемого, если против него есть веские улики, а группа крови не совпадает. Но это, вероятно, была устная рекомендация, которую забыли.

Чикатило Андрей Романович оказался одним случаем из двадцати тысяч. По анализу крови его отнесли ко второй группе (А), однако антиген В содержится у него и в слюне, и в поте, и даже в волосах. То есть он на самом деле из четвертой группы, но со слабо выраженным в крови антигеном В.

Он мог бы и не полоскать рот водой. Хватило бы вырвать у него волосок из лысеющей головы.

Этой маленькой главой завершается опыт заурядной – по многим причинам заурядной – биографии. После ареста и короткой отсидки гражданин Чикатило вновь стал товарищем. Жизнь продолжается, товарищ убийца верен своим страшным привычкам, а следствие долго и почти безуспешно идет по его следам.

Но о финале этой затянувшейся истории – в следующей части. Последней. К счастью, последней.

Часть 3.