Интервью с адвокатом Оноприенко Мошковским.

Это интервью адвоката серийного убийцы Анатолия Оноприенко Руслана Мошковского. Автор интервью — Татьяна Никуленко. Материал опубликован 10 января 2006 года.

— Наверное, не слишком приятно войти в историю защитником маньяка Оноприенко, на кровавом счету которого 52 загубленные жизни. Скажите, вы могли отказаться от этой неблагодарной миссии?

— По закону, когда статья Уголовного кодекса предусматривает высшую меру наказания, участие адвоката в процессе обязательно. Если подсудимый неимущий, как в случае Оноприенко, и не может оплатить такие услуги, защитника ему предоставляет государство. И не важно, хочешь ты того или нет, — тебя могут и обязать. Что, торговаться начнешь?

— Но почему именно вам выпал этот жребий?

— Об этом лучше спросить у людей, которые назначили меня. В то время коллегию по уголовным делам Житомирского облсуда возглавлял Степан Михайлович Белецкий, лет 25 занимавший эту должность. Он прекрасно знал все юридические кадры, всех адвокатов, судей и почему-то предложил мою кандидатуру…

— Вы отдавали себе отчет, за какую махину беретесь?

— Хотя об Оноприенко уже кое-что писали, все как-то мимо прошло. Впервые я столкнулся с этим только в кабинете судьи Дмитрия Липского, председательствовавшего в процессе. Зашел к нему: «Дайте, пожалуйста, дело. Надо ознакомиться». Он говорит: «Бери, читай» — и показывает в угол, где на полу лежала кучка метр на метр. 100 томов по 250-300 страниц в каждом! Немая сцена.

— И вы все от корки до корки проштудировали?

— Их физически нельзя было прочитать, и смысла не было. Чтобы понять вкус борща, необязательно съесть полную кастрюлю. Если там экспертиза на пяти-шести страницах, я же не биолог, не микробиолог, не врач, чтобы глубоко вникать в тонкости. В основном знакомился с выводами специалистов…

— Вообще-то, на таких громких делах западные адвокаты делают себе имя. Это реклама, как теперь говорят, пиар.

— У коллег даже мысли не возникло, что у меня был там какой-то интерес. Адвокаты — наши житомирские, с большим стажем — относились ко мне даже с сочувствием. Если же еще учесть, что процесс шел четыре месяца, а платили по гостарифам мизер — 17 гривен грязными в день…

Я свою работу сделал и постарался забыть об этом, потому что вспоминать тяжело. Поймите, сопереживая не Оноприенко, а потерпевшим, я тем не менее выполнял свой профессиональный долг. Горше всего было то, что некоторые люди могли меня отождествлять с моим подзащитным, который причинил им столько горя. Что ж, я не обижался, даже если кто-то обо мне плохо подумал. Не дай Бог никому оказаться на месте человека, потерявшего сына, дочь, внуков, всех родственников. Горе такой утраты безмерно и невосполнимо.

— Я так поняла, что вы открыли первый том и у вас от увиденного волосы встали дыбом?

— Многие адвокаты — думаю, это правильный путь — начинают с обвинительного заключения. Просмотрел я его (оно состояло из двух томов) и понял, что надо пообщаться с подзащитным. Оноприенко сидел в Житомирской тюрьме. Ко мне вывели невысокого роста, щуплого, неприметного мужичонку. Самое запоминающееся во внешности — шапочка спортивная. Но голос звучал уверенно. Он всегда знал, чего хочет, и гнул свою линию.

— О чем можно беседовать с глазу на глаз с маньяком?

— Ответить на этот вопрос трудно, поскольку существует такое понятие, как адвокатская тайна. Я больше слушал его героические рассказы о путешествиях по Европе. Он же в 89-м году, совершив несколько убийств, махнул за границу и лет пять там околачивался, его дважды оттуда выдворяли. Вот и живописал, как дурил немцев, как во Французский иностранный легион чуть было не записался, как оказался в кутузке в Германии.

Вначале мой подзащитный мало интересовался предстоящим судом: мол, у меня исход один — «вышка». Но я ему объяснил, что это, в принципе, не так. «Решается вопрос об отмене смертной казни, — говорю (в то время она еще не была отменена, но мораторий на исполнение уже наложили). — Украина стремится в Европу, поэтому ты вряд ли будешь казнен».

— Противно было?

— Знаете, адвокату приходится отбрасывать эмоции, как, скажем, хирургу, которому привезли на операцию бандита. Он же не будет разбираться, кто лежит на операционном столе, а сначала возьмется за скальпель. Вот и я думал лишь о том, чтобы выполнить свою работу, насколько у меня хватает ума и способностей.

Не секрет, были времена, когда ты приходил в изолятор временного содержания и из комнат раздавались нечеловеческие крики, как в гестапо. Поэтому любой адвокат, начиная работать с подзащитным, первым делом пытается выяснить, не ширма ли это следствие? Не заставили ли его подзащитного взять на себя чужую вину? И я прямо спросил Оноприенко: «Скажи честно, к тебе применяли насилие?». Он ответил, и очень убедительно: «Меня никто не тронул пальцем».

— Надо же! Не всем так везло. Помнится, за три недели до его задержания во Львовской области бравые милиционеры замучили до смерти 29-летнего Юрия Мозолу, на которого пытались повесить грехи Оноприенко.

— И это, увы, не единственный случай. В деле был эпизод, когда Оноприенко со своим подельником Рогозиным расстрелял семью поляков Василюков (они ехали на своей машине то ли в Днепропетровск, то ли в Запорожье в гости и заночевали у дороги в районе Корца Ровенской области).

Убийцы забрали копеечный «улов», а автомобиль с трупами сожгли… Поскольку пострадали иностранцы и расследование стояло на особом контроле, милиция взялась за него рьяно. Тут же, по горячим следам, арестовала двух наркоманов — мужчину и женщину. Этих несчастных так старательно «убеждали» в необходимости признаться, что один вроде бы повесился в тюрьме, а второй умер в больнице. Судить некого, зато можно было отрапортовать в Варшаву, что преступление раскрыто. К материалам дела приобщены и приказы о присвоении очередных офицерских званий — полковничьего и так далее — особо отличившимся милиционерам…

Конечно, против этой машины трудно устоять. И любой адвокат смотрит: не взял ли его подзащитный на себя чужую вину? Не оговорил ли себя под угрозой расправы? А Оноприенко несколько лет, с 16 апреля 96-го, когда его задержали, до середины 98-го находился под следствием, и кто только с ним за это время не работал… Я несколько раз его спрашивал: «Объем материала большой, много эпизодов. Скажи конкретно, где ты чувствуешь несправедливость? Может быть, ты каких-то убийств не совершал, тебе что-то милиция приписала?». — «Руслан Иванович, — ответил он. — Все, в чем меня обвиняют, мое. Эти руки по локоть в крови».

Признаюсь, подзащитный очень облегчил мне задачу. Он все признавал, охотно давал показания. Там, в общем-то, и не было никакой необходимости в физическом воздействии. Складывалось впечатление, что свои злодеяния Оноприенко носил, как награды, чуть ли не в заслугу себе ставил. «Да, — твердил, — убивал и убивать буду». Мне кажется, он намеренно шокировал общественность, внушал ей, что нормальный человек такого сделать не может. Чтобы люди думали: «Смотрите, он же дурак. Больной на голову! Кого судят?».

И ведь действовало. Даже коллеги, работники правоохранительных органов, в личных беседах высказывали сомнения по поводу его психического здоровья. Но я такое поведение расцениваю все-таки как изощренный способ самозащиты. И защищался он очень грамотно, расчетливо, используя малейшую возможность. Видно, у него от природы звериное чутье и сообразительность.

— Его никто не навещал в тюрьме?

— Что вы! Анна Козак, с которой он жил в последнее время, и в суд не приехала. А с женщиной, которая родила ему сына, Оноприенко расстался задолго до ареста. По ее словам, он был спокойным, рассудительным, основательным…

— Обычно адвокаты, чтобы установить контакт с подзащитными, стараются угостить их чем-то, подсластить тюремный рацион. А вы?

— Никогда такими вещами не занимался, но в этом случае тоже взял с собой пару конфет, пачку сигарет — согласовал, конечно, чтобы потом не возникало ко мне лишних вопросов. Оноприенко хмыкнул: «Я не курю», — однако пачку оставил себе, как сказал, на память о знакомстве. Но контакт у меня с ним установился деловой, не из-за подачек, а в результате долгих бесед наедине. Нам никто не мешал общаться, не ограничивали временем. Потом я слышал, что он качал со всех, особенно с журналистов: «Хотите интервью? Давайте то, другое, третье». Но со мной об этом даже не заикался, вел себя сдержанно.

Следствие по делу было проведено на самом высоком уровне. Практически по каждому из 30 с лишним эпизодов было собрано много доказательств, проведены все мыслимые экспертизы. Следственную бригаду, в нее вошли человек 30, возглавлял Иван Степанович Довбыщук, с которым я в свое время работал в прокуратуре, — мы сидели в соседних кабинетах. «Надо же! — думаю. — На хорошем счету в Генпрокуратуре наши люди».

— Какую тактику защиты вы избрали?

— Я не собирался затягивать процесс ненужными вопросами и ходатайствами, работать на публику, но меня волновало, что же сказать в своей речи. Все-таки дело рано или поздно подойдет к концу… Что вообще можно сказать в защиту человека, который совершил столь тяжкие преступления? Меня мало интересовало, хорошие ли у него характеристики, трудное ли у него было детство и прочие так называемые смягчающие обстоятельства. Это не может ни в малейшей степени оправдать его злодеяния. Я видел глаза несчастных потерпевших, которые стояли вокруг суда, взгляды тех, кто приходил на процесс, и обязан был сказать что-то такое, что бы заставило людей задуматься.

Прежде всего, на мой взгляд, нужно было ответить на вопрос: почему при нашем мощном оперативно-следственном аппарате — все-таки впервые Оноприенко вышел на свой кровавый промысел еще при Советском Союзе! — его вовремя не задержали, не остановили? Меня постоянно терзала мысль: где правоохранительная система дала сбой, почему допустила столько жертв?

Когда ты работаешь над серьезным делом, думаешь о нем день и ночь, что-то свыше тебе подсказывает ответ, дает ключ к отгадке. И я натолкнулся в океане бумаг — помножьте-ка 250-300 страниц на 100! — на один эпизод. Его расследованию было отведено 25 томов, четверть дела. Это убийство семьи, которая в 1989 году ехала с отдыха и заночевала в лесопосадке возле Васильевки Запорожской области. Оноприенко со своим подельником Рогозиным наткнулись на спящих людей. Они всех, в том числе двоих детей, застрелили, машину сожгли. Под утро местные пастухи обнаружили обугленные останки.

— Это, насколько я помню, был далеко не самый жуткий эпизод в деле, и пресса обошла его вниманием.

— И напрасно. Милиция в тот раз сориентировалась очень быстро. Установили машину, на которой туда приезжали убийцы, — это были «жигули», красная «девятка» — и начали розыск. К вечеру оперативники уже имели достоверные данные, кого задерживать, но Оноприенко буквально из-под носа от погони ушел. На расследование были брошены серьезные силы. Естественно, кого вначале прощупали? Тех, кто ранее судим, в чем-то замешан, склонен к преступлению. Круг сужался, сужался, следствие подобралось вплотную к Рогозину и Оноприенко… И вдруг все оборвалось.

— Но почему?

— Об этом надо спросить у руководства запорожской милиции, в областной прокуратуре. Путем анализа, сопоставления — но это мое субъективное мнение! — я пришел к выводу, что Оноприенко умышленно дали уйти от наказания, когда он фактически висел на волоске. Во время допроса Рогозин сначала отпирался, что ездил на красной «девятке», но потом признался, что был в тот вечер со своим приятелем Оноприенко… А тот имел ружье 12-го калибра с приспособлением для ночной стрельбы, зарегистрированное в Васильевке. Тогда же всех охотников в округе перешерстили, десятки людей допросили…

То есть оперативные работники правоохранительных органов четко сработали и свое дело сделали. Но когда они докопались до убийц и оставалось сделать последний шаг, что-то им помешало: Оноприенко просто «не посчитали нужным допросить». Заметая следы, он переехал в Одессу. Следом было направлено его охотничье дело, которое где-то затерялось, исчезло, просто испарилось. Следственной бригадой Генпрокуратуры установлено, что в регистрационном милицейском журнале карандашом сделана пометка: «Охотничье дело Оноприенко отправлено 4 октября 89-го». А через несколько лет, когда были допрошены работники милиции, уже ничего выяснить не удалось.

Мы и сегодня не знаем, чья черная рука сдержала следствие, позволила преступнику уйти от ответственности. А мой преподаватель в Свердловском юридическом институте, профессор по уголовному праву Галиакбаров, говорил: «Каждое преступление, оставшееся безнаказанным, порождает новые преступления». Человека уже не сдерживает мысль о неотвратимости возмездия. Уверовав, что неуловим, он все больше наглеет, действует все более дерзко.

Похоже, Оноприенко и сам не ожидал, что ему так долго все будет сходить с рук. В 89-м, совершив девять убийств, он подался за границу. Думал, что дома его усиленно разыскивают правоохранительные органы. Поэтому, когда в 1992 году его первый раз выдворили из Европы, он, прилетев в Киев, не отправился сразу к родным, знакомым… Этот хитрец решил разыграть роль психически больного человека и целый день стоял на одной ноге в аэропорту Борисполь, пока милиция не обратила на него внимание.

Ну артист! Попав в киевскую психиатрическую лечебницу, он вел себя примерно, помогал персоналу, хотя в то же время и обворовал квартиру в Киеве. И таки смог провести врачей — ему установили диагноз, поставили на учет…

— Почему же вы не верите в его душевную болезнь?

— Во время процесса провели повторную экспертизу… По решению суда в Житомир приехал кандидат медицинских наук Андрей Цубера из Павловской больницы, задавал вопросы Оноприенко прямо на судебном заседании. Психиатр пришел к однозначному выводу, что подсудимый здоров, что все это симуляция и нет никакого смысла направлять его на принудительное лечение или новое обследование в Павловку…

Оноприенко был достаточно осторожен, чтобы, заполучив справку, второй раз отправиться на прогулку по Европе. Только окончательно убедившись, что раны зажили, все успокоились, он поехал к двоюродному брату, который служил в Яворове Львовской области. А вскоре Украину потрясла серия убийств в селе Братковичи, в Малине Житомирской области. Всего с декабря 1995-го по 16 апреля 1996 года, когда его задержали, он загубил 43 жизни. Убивал стариков, женщин, детей — всех без разбора. Среди его жертв был даже 10-месячный ребенок. И слава Богу, этого монстра остановили, пока он не пошел на третий круг.

Конечно же, его рассказы о том, что ему свыше дан приказ убить 360 человек, что он слышал какой-то голос, были игрой на публику. Но Оноприенко продолжал бы свое черное дело. Не потому, что ему что-то привиделось, а потому, что уверовал в свою безнаказанность.

— Ходили слухи о том, что он владел чуть ли не гипнозом, мистическими способностями. Якобы потому его и не могли долго поймать, хотя бросили на его поимку десятки тысяч милиционеров, внутренние войска, даже бронетехнику, посты у каждого куста поставили. Это правда?

— Ерунда! Просто хитрый, расчетливый, тонкий психолог. Его трудно было поймать, потому что теперь он действовал один, без подельников. И грабил не банки, не крутых и богатых. Как мясник, убивал беззащитных и бедных людей. Выбирал в селах на окраине, где нет телефона, где машина с трудом проедет. Там если кто и услышит выстрел, даже телефона нет, чтобы ночью позвонить. Куда кричать, что стреляют, убивают?

Что бы там ни говорили, а если б Оноприенко остановился и опять лег на дно, его до сих пор, наверное, не поймали бы. Несмотря на то, что он от запаха крови совсем ошалел, в Братковичах Львовской области убивал налево и направо, задержали его случайно. Он открыл дверь, думая, что вернулась сожительница, заспанный, в трусах…

Там первый протокол на одну страничку. На втором и третьем допросе уже появилось милицейское начальство, которого с каждым разом становилось все больше и чины все выше. Оноприенко тогда с издевкой сказал что-то вроде: «Уже нашли, да? Что вы тут кино ломаете! Разве еще тогда, в 89-м, не было ясно, кто и что?». Я, когда наткнулся на эту цитату в одном из последних томов, в шоке был.

— Вы спрашивали Оноприенко, как он смог уйти от запорожской милиции, буквально сидевшей у него на хвосте?

— Нет. Во-первых, это не входило в мою компетенцию, а во-вторых, он не дурак, чтобы такие вещи рассказывать. Можно лишь предполагать, как все было… Васильевка — небольшой райцентр, где все друг друга знают. Сергей Рогозин, на которого вышло следствие, был там человеком известным, уважаемым и на хорошем счету. Как-никак председатель общества афганцев. И внешне очень приятный — сильный, мужественный. Никто не мог такого парня, своего в доску, в чем-то заподозрить… Протокол его допроса свелся к нескольким предложениям, тогда как у остальных занимал страниц по 25. Не забывайте, что там 25 томов набралось!

Кстати, на суде Рогозин так и не признал своей вины в трех инкриминированных ему эпизодах. Твердил, что Оноприенко его подавлял, что он боялся подельника.

— Такой замухрышка подавлял крутого афганца?

— Ну, по словам Рогозина, так получается. Можно верить, а можно не верить, но на их общем счету девять трупов.

— На пожизненное заключение тянет?

— Может быть. Но государственный обвинитель просил ему 15 лет. Суд дал и того меньше — 13…

— …А Верховный суд сократил это, довольно мягкое, на мой взгляд, наказание до 12 лет. Как вы думаете, почему?

— Я считаю неэтичным говорить об этом, вам лучше обратиться за разъяснениями к адвокату Рогозина.

— Пресса писала, что ваш коллега очень хорошо поработал в ходе процесса.

— На мой взгляд, в первую очередь работу адвоката оценивает клиент, его мнение — самое важное. А я свою точку зрения оставлю при себе. Когда приговор вступил в законную силу, его не обсуждают, а исполняют, независимо от того, нравится он или нет.

— Может, Рогозин сотрудничал со следствием?

— Если бы сотрудничал, Оноприенко задержали бы раньше, а не когда на его счету было 52 убийства. Но этот уважаемый человек, отец семейства молчал, потому что понимал: если дружок попадется, он будет следующим.

— Сейчас Рогозин отбывает срок в колонии строгого режима Николаевской области. Где-то читала, что престарелые родители сетуют: тяжело к нему ездить, трудно поднимать на ноги двух внуков. Впрочем, им осталось недолго продержаться — через два года подельник Оноприенко выйдет на свободу.

— Я его не защищал, не общался с ним (только в рамках процесса). В целом у меня об этом человеке сложилось неплохое впечатление. Надеюсь, он раскаивается в своей слабости, в том, что не остановил убийцу. Другое дело, каково ему с этим прошлым будет жить на свободе. Особенно с точки зрения морали!

Обратите внимание, давая показания в ходе процесса, Оноприенко не сказал: «Да, Рогозин стрелял вместе со мной в живых людей». Он не стал топить дружка по принципу: тону сам и его буду тащить, напротив, по мере сил его выгораживал. Почему? Потому что понимал: это единственный человек, на которого в перспективе можно рассчитывать. Он уже тогда прикинул, что подельник раньше выйдет, и, видимо, надеялся на какую-то помощь. Для моего подзащитного, который до последнего боролся за свою жизнь, это была единственно верная позиция…

Я склоняюсь к мысли, что все было не совсем так, как преподнесли следствию и суду осужденные. Пожалуй, Рогозин много мог бы порассказать о событиях 89-го года. А в связи с Васильковским делом, которому тогда по невыясненным причинам не дали хода, возникает много вопросов.

— Почему же их не задали во время процесса над Оноприенко и его подельником?

— Дело в том, что материалы следствия не разглашаются. Приведенные мной подробности стали известны только в суде, когда я сказал о них в своей речи. Ну кто до этого имел доступ к делу? Только следствие, тайна которого у нас охраняется законом.

— У вас не возникало желания напиться до потери пульса, когда вы читали, том за томом, подробнейшие описания жутких убийств?

— Не буду врать: когда на тебя наваливается столько ужаса и крови, восприятие притупляется. Конечно, если вникнуть, становится плохо. Представить такое просто невозможно. Вот Оноприенко рассказывал, как выстрелил в голову ребенку. Еще и удивлялся: «Череп слетел, а мальчик идет на меня. Я еще выстрелил». И это не единственный подобный эпизод! Желания не было, но напивался.

Понимаете, я же все через себя пропустил. Следствие собирало улики, суду надо было проверить каждый пункт обвинения, доказать его вину. А у меня совершенно другие мысли крутились в голове. Я анализировал своего подзащитного психологически, пытался вникнуть в его образ мыслей.

— Вы не спросили, зачем он убивал?

— Спросил. Оноприенко ответил прямо: «Хотел денег заработать». Он же после окончания мореходки в загранплавания ходил, но был списан на берег. Причина? Замечен в непорядочности, уличен в мелких кражах. Потом устроился в пожарную часть — и там не задержался. Поездив по миру, видел, как люди живут. Вот и решил обогатиться. Но самая большая сумма, которую он взял у жертвы, — тысяча долларов. А в основном копейки. За помаду, за косметику, за пару ботинок людей жизни лишал. Помню, его невестка с ужасом говорила в суде: «Я же не знала, что он человека убил из-за ведра селедки, которую потом нам принес».

Я потом у этой женщины интересовался, как родственничек вел себя у них дома. Она говорит: «Когда оставался ночевать, мы телевизор включим, а сами по хозяйству снуем. Знаете, как Анатолий бурно реагировал, когда смотрел массовые похороны в Братковичах? Как возмущался, что злодей даже детей не пощадил». Ну разве могли эти люди заподозрить, что он к этим убийствам имеет прямое отношение?

— Помните, что вы сказали в своей речи?

— Такое не забывается. Я посетовал, что на мою долю выпала неблагодарная работа — защищать детоубийцу, но кто-то все равно должен был это делать: не я, так другой. Кто-то, может быть, лучше бы справился, кто-то хуже. Я выполнял ее в меру своих сил и так, как понимал… При этом меня постоянно мучил вопрос: почему так произошло? Кто виноват? Я глубоко убежден: виноват тот, кто не довел васильевский эпизод до конца. Потому что тогда Оноприенко там жил, стоял на учете как охотник, его знали… Вина за 43 убийства лежит на тех, кто это дело закрыл.

— То есть на наших славных правоохранительных органах, которые шесть лет спустя отличились при поимке Оноприенко и получили немало наград и звездочек на погоны?

— Надо помнить, что в тот период Союз разваливался, в стране не понять что происходило. Потом шли сложные процессы: становилась на ноги новая судебная и правоохранительная система…

— …Профессионалы разбежались в частные охранные структуры.

— Скорее, не стало той жесткой системы ответственности и проверок, к которой все привыкли за десятилетия Советской власти… Думаю, если бы в те годы она была по-прежнему сильна, Оноприенко не смог бы так распоясаться. Увы, в конце 80-х руководящие кадры в правоохранительных органах устранились от борьбы с преступностью и не несли строгой ответственности за грубые провалы в работе.

— С вами трудно не согласиться. Но почему ваша речь, при том всеобщем внимании к процессу, практически не была освещена?

— Думаю, потому, что изобличала систему, которая — я достаточно убедительно это показал! — была даже больше, чем Оноприенко, повинна в случившемся. Суд, которому я изложил свою позицию, все внимательно выслушал. А обвинитель Юрий Степанович Игнатенко даже подошел в перерыве взволнованный, пожал руку: мол, не ожидал! Какая-то российская газета отвела под мою речь целый разворот, написав, что она может служить пособием для студентов-юристов.

— А как реагировали родственники погибших?

— По-разному. Хочется верить, что они услышали мои доводы. Еще раз подчеркиваю: я бы не хотел, чтобы меня отождествляли с Оноприенко. Это крайне неправильно, потому что процесс над серийным убийцей должен был состояться. А передо мной как адвокатом стояла четкая задача: не допустить, чтобы осудили невиновного, и показать людям, почему трагедия стала возможной.

— Руслан Иванович, когда вы видели последний раз своего бывшего подзащитного Анатолия Оноприенко?

— Во время вынесения приговора.

— Что ему сказали на прощание?

— Ничего, повернулся и ушел. Он же несколько раз менял тактику по ходу судебного заседания — сначала давал показания, потом потребовал московского адвоката, других знаменитостей, а в конце и вовсе перестал отвечать на вопросы, замкнулся, говорил, что это все спектакль. Но мне кажется, Оноприенко просто понял, что можно уже дурака не валять, — его метод не работает.

— Вы не сожалеете о том, что смертную казнь в Украине отменили?

— Вопрос философский. У этой меры наказания много сторонников и противников. Каждый приводит свои аргументы и по-своему прав. Но я лично против смертной казни. Почему? Потому что всегда остается шанс исправить судебную ошибку (пусть теоретически, но она возможна).

Что касается конкретного дела… Я считаю, что для Оноприенко высшая мера — это был бы подарок. Казнь избавила бы его от множества моральных и физических страданий. Представьте: до последнего дня он обречен сидеть в одиночке, как мышь в банке, и ждать, когда ему дадут зернышко погрызть… Это более сильное наказание, чем если бы его взяли и уничтожили. Какие радости жизни ему доступны? На мой взгляд, нет тяжелее кары, чем лишение свободы. Он, по сути, каждый день мучается, причем не видит света в конце тоннеля.

— По-вашему, он может выйти на волю?

— Закон представляет ему возможность после определенного срока заключения обратиться за помилованием… Надежда должна оставаться даже у такого человека. Но, думаю, какая бы власть в Украине ни была, она не пойдет на смягчение наказания.

Кстати, по словам тюремных охранников, ведет Оноприенко себя хорошо, замечаний нет. То есть сидит молча, ждет какого-то своего шанса. Он рассчитывает, что каждый день что-то может поменяться в этой жизни. И его за это осуждать нельзя. Даже серийный убийца любит жизнь и цепляется за нее до последнего.

Источник — газета «Бульвар Гордона»